Дьявольская секта

Однако самому Уолтеру не приходили в голову, что между дочерью и гостем может вспыхнуть любовь. Причина была не в том, что он, постарев, утратил наблюдательность и стал больше интересоваться цветами, кустарниками и деревьями, растущими возле Колвин-Корта, нежели окружавшими его людьми. Нельзя было сказать, что Уолтера сильно отвлекали какие-то проблемы, например, беспокойство по поводу того, что Эван может не вернуться в Англию, или страх перед грядущей старостью и необходимостью– заложить родовое поместье для оплаты счетов. Колвин не представлял, что между Гвайнет и гостем может проскочить искра романа, поскольку не видел никаких признаков, свидетельствующих об этом. Мистер Пуул держался с Гвайнет всего лишь приветливо и дружелюбно, и сама Гвайнет, восхищавшаяся способностями травника, отнюдь не казалась съедаемой любовью. Уолтер полагал, что влюбленная девушка должна постоянно– испускать вздохи, читать поэзию, проявлять отсутствие аппетита и интереса к практическим делам. Но после исцеления от таинственной болезни Гвайнет с жадностью поглощала пищу, отвечала на письма друзей из десятка разных стран и, как всегда, уделяла много внимания своей огромной фонотеке с записями поп-музыки и коллекций плакатов с портретами певцов. Короче говоря, девушка вела себя как обычно. Если Гвайнет была влюблена в Пуула, то она искусно скрывала это, но зачем ей было таиться? Уолтер не догадывался, что воображаемый мир давно уже приносил Гвайнет больше радости, нежели реальный, в котором мистер Пуул мог проявлять чисто дружескую заботу о здоровье девушки, но в ее фантазиях он говорил с ней голосом, звучавшим из стереопроигрывателя, обещал немыслимые радости, за запертой дверью и опущенными шторами она могла жить так, как хотела, в ярком, красочной мире, созданном ею самой.

Но Уолтер ничего этого не знал. Для него она по-прежнему была маленькой дочкой, рано потерявшей мать, девятнадцатилетним ребенком с наивным увлечением чуждым ему современным искусством. Сама мысль о том, что она способна влюбиться, казалась ему нелепой – он считал, что Гвайнет слишком молода для того, чтобы стать героиней романа, придуманного жителями Колвина в часы долгих чаепитий.4

Уолтер никогда не понимал своих детей. Он любил их, они дарили ему радость своим существованием, но Уолтер всегда подходил к ним шаблонно, стереотипно, не видел в них личностей. Он думал об Эване как о «сыне и наследнике», который должен стать «блестящим хирургом», о Гвайнет – как о «любимой дочери», которая в один прекрасный день составит «прекрасную партию» молодому человеку из местной семьи. Это двухмерное видение распространялось и на его покойную жену, он женился поздно, унаследовав имение и решив обзавестись домом после многих лет ботанических экспедиций. Он остановил свой выбор на «девушке из общества» моложе его на десять лет, потому что она была веселой, хорошенькой и соответствовала его представлению о том, какой должна быть жена Уолтера Колвина. Она ушла от него спустя год после рождения Гвайнет, а еще через пару лет умерла на юге Франции. Он был убежден в том, что она в конце концов вернется к «семейным обязанностям», и долго не мог привыкнуть к мысли о ее смерти. С каждым днем он становился все более рассеянным и более преданным ботанике, все глубже погружался в .работу над книгой о дикорастущих цветах полуострова Говер. Наконец, однажды он сумел трезво взглянуть на свой брак, понять, что он был несчастливым, и принять решение никогда больше не жениться.

«Ты не любишь смотреть правде в глаза, верно, папа? – сказал однажды Эван. – Тебе нравится играть роль страуса и прятать голову в песок».

Отъезд Эвана за границу поверг Уолтера в состояние шока. Еще большее потрясение вызвали недвусмысленные намеки сына на возможность его эмиграции в Америку. Для Эвана мир отнюдь не ограничивался деревней на южном побережье Уэльса, и поместьем, принадлежавшим роду Колвинов на протяжении шести столетий. Получая очередное письмо от Эвана, Уолтер боялся вскрывать его. Вдруг оно содержит весть о решении сына не возвращаться домой?

Письмо, пришедшее апрельским утром, не стало исключением. Уолтер взял его, повертел в руках и так испугался, что не смог сесть завтракать. Но, как и прежде, его опасения оказались напрасными. Правда, тон письма был немного резким – все предостережения относительно мистера Пуула показались Уолтеру излишними, – но мальчик беспокоился о родных, и это являлось самым важным. В конце письма Эван сообщал о своем намерении приехать домой в июне. Облегченно вздохнув, Уолтер отложил письмо в сторону и с легким сердцем набросился на яичницу с ветчиной, лишь через несколько минут он вспомнил о втором конверте.

Это письмо с кембриджским штемпелем пришло от кузена Уолтера, Бенедикта Шоу, профессора, преподававшего литературу в университете.