Die Kante und das Kind

Фил Ансельмо говорил что-то о любви и губах, но Мамона не слушал.

Он спешил.

9

04:13AM

Мамона стоял у двери, словно ожидал свистка и команды «Марш!», так же, как и в тот майский день, когда он внезапно – в первую очередь для Камиллы и инструктора Кёхлер, – проиграл заплыв и остановился в пяти метрах от финиша. Тогда его решимость граничила с возможностью познакомиться с девушкой, на чьём выбритом затылке красовалась тату прекрасной розы, переливающаяся тёмными тонами и создающая контраст яркости и черноты. Разумеется, он не планировал проигрывать. Он просто хотел подразнить её, но уже на старте понял, что работать поршнями придётся в полную силу…

Сейчас же, он чувствовал, как поршни тихо находятся на своей прежней позиции и дожидаются прилива… Прилива эйфории.

Это была не та эйфория, которую Мамона ощущал после периода сильной апатии на пару с подавленном настроением, которое, в свою очередь, стабильно корректировало весь жизненный распорядок по собственному желанию, не руководствуясь логикой или чем-то, имеющим обоснование в принципе. Тогда

главенство брали чувства, сопровождаемые альбомом «CALIGULA», исполнительницы Lingua Ignota.

Сейчас было так же. Только Гигант знал, что совершит поступок, достойный как минимум похвалы и как максимум ремиссии. Думать об исцелении было равносильно тому, чтобы верить во «всемогущего Бога» или в то, что обидчикам воздастся…

Он прикусил губу и начал открывать замки. В голове было чисто как в коробке, до краёв наполненной чернотой… Эта чернота совмещала в себе сладость сна и боль внезапного пробуждения. В итоге выходило нечто такое, от чего в носоглотке становилось холодно, а в груди высвобождалось пространство под проглоченные слёзы…

Замки щёлкнули в последний раз. Мамона навалился на ручку и открыл дверь, выпадая во двор.

Вымощенная серым кирпичом дворовая площадка, почернела от начинающегося дождя. Внутри Гиганта горела уверенность, что моросящий дождь сейчас, станет ливнем позже…

Гигант толкнул дверь и услышал громкий стук, будто на скреплённую в несколько слоёв паутину из жести, упала массивная корова… Он обернулся и прошипел пару ласковых в адрес двери.

Замок каким-то образом вывернулся в обратную сторону, и теперь ригели стукались о дверную коробку, не давая двери закрыться.

Мамона на несколько секунд замешкал. Ему слышался, где-то в дали, мужской голос, который пел что-то на французском. Ещё ему по-прежнему казалось, что за ним следят… но не прямо, а откуда-то издалека.

«Большой Брат смотрит на тебя» – пусть фраза, зачастую, использовалась в другом ключе, Мамона часто повторял её про себя, когда его настигала мания преследования…

Дверь медленно раскачивалась вперёд-назад.

…Гигант достал ключ и провернул замок влево, после чего, ригели пропали из виду.

Выдохнув, будто совершив что-то спасшее мир, Мамона снова навалился на дверь как магнит. Дверь не закрылась, хотя не было видно ничего, что могло ей в этом помешать… Мамона вспылил и стукнул дверь ногой. Та, рассекая воздух захлопнулась, с неприятным треском.

Грохот расплылся по посёлку, пародируя раскаты грома… Мамона не слышал небесного грохота, но вибрацию ощущал отчётливо, как и истошный вопль Кристин Хейтер.

Наконец, он выбежал со двора словно грабитель, не привлекающий к себе внимания и, выйдя на асфальт, начал разбегаться. К концу своей территории, он двигался уже в припрыжку. Мамона обожал так делать всё своё детство, отчасти потому, что никто из окружения так не умел и, ещё и потому, что это что-то активировало в нём. Что-то похожее на чувство резкой остановки при активации ручного тормоза.

Он «пропрыгал» шесть домов и уже приближался к перекрёстку. В голове, уже в жидком состоянии бултыхалась эйфория, стекая прямиком в грудь и разливаясь по грудной клетке как кровь. Мамона двигался вперёд и кротко посмеялся, представив лица внезапных прохожих, которые увидят надвигающийся на них, чёрный силуэт под два метра ростом…

Проскочив перекрёсток, Мамона захотел оглянуться, но списал ощущения «взгляда со стороны» на свою беспочвенную паранойю.