Дикая

— Откуда вы это знаете? — то и дело повторяла я. А потом слушала ее объяснения насчет планет, Солнца и Луны и их расположения в тот момент, когда я родилась. О том, что это значит — быть Девой с Луной во Льве и восходящих Близнецах. Я кивала и думала про себя: «Все это куча безумного антиинтеллектуального „нью-эйджевского“ бычачьего дерьма», — а потом она говорила что-нибудь такое, от чего мой мозг рассыпался примерно на семь тысяч кусков, поскольку это было абсолютной истиной.

Ровно до тех пор, пока она не начала говорить о моем отце.

— Он был вьетнамским ветераном? — спросила она. Нет, сказала я ей, не был. Он недолго состоял на военной службе в середине 1960-х — на самом деле служил на базе в Колорадо-Спрингс, где служил и отец моей матери, так они и познакомились. Но во Вьетнаме он никогда не был.

— Такое впечатление, что он похож на вьетнамского ветерана, — стояла она на своем. — Может быть, не буквально. Но у него есть нечто общее с такими людьми. Он был глубоко травмирован. Он был ранен. И эта рана инфицировала его жизнь — и инфицировала вас.

Я не собиралась кивать. Все, что случилось со мной за всю мою жизнь, смешалось в тот цемент, который удерживал мою голову в абсолютно неподвижном состоянии в минуту, когда астролог начала рассказывать мне о том, что мой отец инфицировал меня.

— Ранен? — вот и все, что я смогла из себя выдавить.

— Да, — подтвердила Пэт. — И у вас рана в том же месте. Именно это проделывают отцы, если не исцеляют собственные раны. Они наносят раны своим детям в тех же местах.

— Хм-м, — протянула я с ничего не выражавшим лицом.

— Я могу ошибаться. — Она уставилась на лист бумаги, лежавший между нами. — Это не обязательно нужно понимать буквально.

— На самом деле я видела своего отца лишь трижды после того, как мне исполнилось шесть, — сказала я.

— Задача отца — учить своих детей быть воинами, вселять в них уверенность, чтобы они могли вскочить на коня и ринуться в битву, когда это необходимо. Если не получаешь этого от своего отца — приходится учиться самостоятельно.

— Но… думаю, я уже воин, — запинаясь, пробормотала я. — Я сильная… я смотрю судьбе в лицо… я…

— Дело не в силе, — перебила меня Пэт. — И, возможно, вы пока не в состоянии этого понять, но может настать такой момент — пусть не сейчас, а много лет спустя, — когда вам понадобится оседлать свою лошадь и скакать в гущу битвы, а вы придете в замешательство. Вы будете медлить. Чтобы исцелить травму, нанесенную отцом, вам придется вскочить на эту лошадь и ринуться в битву, как воин.

Я тогда рассмеялась — неестественным полусмешком-полукваканьем, который прозвучал скорее печально, чем радостно. Я знаю это, потому что забрала с собой кассету и слушала ее снова и снова. «Чтобы исцелить травму, нанесенную отцом, вам придется вскочить на эту лошадь и ринуться в битву, как воин». Неестественный смешок.

Перемотка. Повтор.

— Хочешь отведать кулака? — спрашивал меня отец, когда сердился, держа свой огромный мужской кулак в каком-нибудь сантиметре от моего трехлетнего, потом четырехлетнего, потом пятилетнего, шестилетнего личика. — Хочешь? А? А?! ОТВЕЧАЙ СЕЙЧАС ЖЕ!

Я надела свои дурацкие сандалии и начала долгий путь к Касл-Крэгз.

13. Коридор нетронутой природы

Впервые идея о создании МТХ пришла в голову женщине. Она была учительницей-пенсионеркой из Беллингэма, штат Вашингтон, звали ее Кэтрин Монтгомери. В разговоре с альпинистом и писателем Джозефом Хазардом она выдвинула предположение, что должна существовать тянущаяся от одной границы до другой «высокогорная тропа, вьющаяся по нашим западным горам». Это случилось в 1926 году. Хотя небольшая группа дальноходов немедленно подхватила идею Монтгомери, ясное представление об МТХ начало складываться лишь спустя шесть лет, когда ее поднял на щит Клинтон Черчилль-Кларк. Кларк был нефтяным магнатом, который жил на отдыхе в Пасадене. Но, кроме того, он был страстным любителем пеших походов. Испытывая отвращение к культуре, которая «проводила слишком много времени, сидя на мягких сиденьях в машинах, сидя на мягких сиденьях в кинотеатрах», Кларк добился от федерального правительства решения выделить для этого маршрута коридор нетронутой природы. Его мечты простирались далеко за пределы МТХ, который, как он надеялся, должен был стать всего лишь одним сегментом гораздо более длинного «маршрута по обеим Америкам», который должен был протянуться от Аляски до Чили. Он искренне верил, что время, проведенное в общении с дикой природой, имеет для человека «долгосрочную целительную и цивилизующую ценность». И сражался за МТХ двадцать пять лет. Но когда в 1957 году он умер, этот маршрут все еще оставался только мечтой.