Дикая одиссея. 6 000 км по Сибири, Китаю и Монголии с моими собаками

Я шагаю в течение доброго получаса, когда вдруг до меня доносятся хотя и приглушенные, но хорошо знакомые звуки — лай Дарка! Я узнал бы этот лай из тысячи других. Мне иногда даже кажется, что я в своей жизни только тем и занимаюсь, что прошу его замолчать. Однако сейчас его лай кажется моим ушам самым мелодичным из звуков!

Я бросаюсь бежать вперед, всматриваюсь в кустистую растительность, из которой доносится лай, и позади нее замечаю коров. Именно они привлекли внимание моих собак, пробудив в них охотничий инстинкт, и тем самым волей-неволей положили конец моей нелепой погоне за собственными собаками. Надеюсь, с ними ничего плохого не случилось…

Я поскальзываюсь на бегу и падаю на спину. К счастью, одежда смягчает удар о твердый как бетон лед. Я встаю и, слегка прихрамывая, продолжаю двигаться вперед. Лай становится более громким. Когда я наконец захожу в кусты, то вижу там сбившихся в кучу и запутавшихся в постромках собак. Я бросаюсь от одной собаки к другой, чувствуя невыразимое волнение и едва не обливаясь слезами…

— Мои собачки! Мои маленькие собачки!

С ними все в порядке, хотя некоторые очень сильно запутались в постромках. Они так рады меня видеть, что прижимаются ко мне, покусывают меня, пытаются, помогая себе когтями, удержать меня рядом, лижут меня. Наклоняясь над ними, я распутываю постромки и навожу в упряжке порядок.

— Мой Мивук! Мой Юник!

Я веду себя так, будто не виделся с ними несколько дней. Они, несомненно, чувствуют мою взволнованность, усиленную огромной тревогой из-за того, что я действительно мог утратить их при трагических обстоятельствах навсегда. Бюрка смотрит на меня с огорченным видом — так, будто именно она виновата в том, что только что произошло, что ей не удалось помешать остальным собакам броситься преследовать коров. Я вижу по следам на льду реки, что коровы находились там, когда появились мои собаки, и что собаки стали преследовать бросившихся наутек коров через растительность, тянущуюся полосой по берегу реки.

— Все в порядке, моя Бюрка! Все в порядке! Мы это уладим!

Собака прижимается к моей груди. Ее голова наклонена в сторону, а это значит, что она, Бюрка, нуждается в том, чтобы ее подбодрили и приласкали. Мне понятна ее тревога. Оказавшись во главе этого «судна без руля», она накопила в себе стресс, снять который можно только продолжительными ласками. Я с удовольствием начинаю ее гладить.

Впрочем, не знаю, кому из нас двоих эти ласки больше идут на пользу!

18

Мои собаки, если судить по скорости, с которой они бегут, пребывают в хорошем состоянии. Даже очень хорошем. А вот состояние реки — отвратительное. Непроходимые участки встречаются все чаще. Уже стали попадаться и довольно многочисленные незамерзшие места — открытая вода. Мы вторгаемся в зону мелководья. Лед изгибается над неровной поверхностью дна, контуры которого он повторяет, разламываясь на валунах и пропуская через эти разломы незамерзшую воду. В нем полно «ловушек», между которыми приходится петлять. Когда на льду имеется немного снега, он зачастую смешан с песком, землей и мелкой галькой, принесенными сюда ветром. Они скользят по льду, пока не застревают в снегу, скапливающемся возле берегов. Мы, получается, теперь уже полностью лишены благоприятных участков, на которых можно было немного расслабиться, двигаясь не по предательски скользкому льду, а по снегу. Находить подходящую дорогу становится чрезвычайно трудно, и обе мои головные собаки — Мивук и Бюрка — могут рехнуться, получая от меня команды, в которых последующая то и дело отменяет предыдущую.

Позади крутого поворота русла реки я замечаю (к сожалению, слишком поздно!), что лед начинает идти под уклон и что в конце этого уклона виднеется широченная зияющая трещина.

— Йа-а-а-а-а-а-а-ап!

Но уже слишком поздно… Собакам не хватает времени и, самое главное, места для того, чтобы резко повернуть в сторону и не позволить саням начать двигаться вниз по уклону. Сани быстро скользят в сторону трещины, и я не могу их затормозить. Со скоростью, с которой мы движемся, мы, наверное, могли бы перескочить через эту трещину, но один полоз сильно ударяется о ее край, сани переворачиваются, и меня выбрасывает из них. Я падаю в нескольких метрах впереди. Весь мой вес при этом приходится на локоть и плечо, раскалывая лед с глухим треском. Сани застревают в трещине, в результате чего Дарк и Вольф начинают балансировать на самом ее краю. Они хрипят от страха, чувствуя себя беспомощными, поскольку не могут самостоятельно выбраться из этого затруднительного положения. Я с трудом приподнимаюсь, держась за локоть и чувствуя, как по руке течет теплая кровь. Перепугавшись, я засучиваю рукав куртки и выясняю, что это всего лишь легкая рана, на которую даже не придется накладывать швы. Однако сгибание и разгибание руки в локтевом суставе причиняет сильную боль, а потому я с огромным трудом умудряюсь вытащить из трещины сани, тем самым давая Дарку и Вольфу возможность отойти в сторону от края трещины.

— Мне осточертела эта река! Осточертела!