Дикарь (СИ)

Я внезапно подумала, что в этом нет ничего дурного. Что может быть, нам и впрямь можно было бы перейти на ты: мы ведь близки по возрасту, да и дружба отцов нас сближает, — но размышляла слишком долго — и момент был утерян. Я объяснила Тимуру, как поменять позу — раздвинуть ноги — и продолжила:

— Существует мнение, что если хорошо растянуть связочный аппарат, то можно вообще не давать искусственную нагрузку на мышцы — они сами будут развиваться гармонично.

Я потянула Тимура на себя и он весь скривился, даже завопил от боли:

— Жесть какая!

Пришлось его отпустить.

— Я думаю, что это очередной миф, — пробурчал он, осторожно сводя и сгибая ноги в коленях. — Люди склонны всюду искать лёгкие решения трудных проблем. Трудных — в смысле, требующих труда.

Я повернулась к нему спиной, села в бабочку и попросила Тимура упереть стопы мне в поясницу.

— Разве растяжка не требует труда?

— Это ленивый труд. Сидишь себе да сидишь… самое то для лежебок и лодырей.

Его стопы очень качественно давили мне на поясницу, не давая согнуться и помогая наклоняться с прямой спиной.

— Что ж, — пробормотала я с ехидцей, — значит, я лентяйка…

— Да, — сочувственно вздохнул Тимур, — выходит, так.

— Ах ты… — я выкрутилась из-под пресса и вскочила, но он встал ещё на полмгновения быстрее, так как его ноги не были раздавлены и искорёжены растяжкой. Засмеялся и помчался куда-то прочь. Мне ничего не оставалось, как побежать следом, охваченной раздражением и азартом погони. Я почти не разбирала дороги — видела впереди себя только широкую мускулистую спину да быстро мелькающие волосатые мужские икры. Хорошо, что мы всё время бежали по траве: обуви-то на мне не было. Я не успела заметить, как мягкая зелёная растительность внезапно сменилась на некрашеные деревяные доски, и через мгновение оказалась в воде. Рухнула в неё, как мешок с картошкой, подняв тучу брызг, перепугавшись до ужаса от того, что она поглотила меня с головой. Всего через мгновение рядом прогремел ещё один такой же всплеск, даже больше моего, и меня поставили на ноги. Чёртов дикарь хохотал и брызаглся, как ребёнок, а я… я внезапно ощутила острый давящий ком в горле и расплакалась, как дурочка. Заметив мою истерику, Тимур изумлённо округлил глаза и принялся тормошить меня, трогая то за плечи, то за волосы:

— Ника, ты что? Ника, Ника, ну прости, я не думал, что ты так расстроишься…

Его огромные медвежьи лапы сгребли меня в охапку, и я вдруг ощутила прикосновение горячих губ к своей щеке. Буквально ошалела от этого, потеряв дар речи, забыв, что плакала, вообще обо всём на свете забыв. Медведь ещё на секунду прислонился лбом к моему виску, шепнул тихо: "Прости", — и вдруг подхватил меня на руки и понёс куда-то.

Тимур

Вероника лежала тихо в моих руках, совсем не шевелясь. Не обнимала меня за плечи, но и не вырывалась. Уже перед чёрным входом она засуетилась, попросила:

— Опусти, я сама дойду, — но я не позволил. Нет уж, сам напортачил — сам и исправлять буду. Ну, и из рук её выпускать не хотелось, честно говоря.

Занёс на второй этаж, поставил перед дверью в комнату.

— Прости, — повторил снова, как заведённый. Будто забыл другие слова.

— Да не злюсь я! — в сердцах воскликнула она, противореча сама себе. — Иди.

А я словно к полу прирос.

— Что? — усмехнулась ведьма. — И переодевать меня сам будешь?

— Ты не уедешь?

— Нет. Завтра ведь интервью, забыл?

— Я жду тебя на ужин.

Ушёл. Залетел в свою комнату и стал мерить её шагами, не обращая внимания на то, что вся одежда мокрая. Чёртова ведьма! Что она со мной сделала? Было сильное ощущение, что у меня в груди огромная зияющая рана, и эта женщина каждым словом, каждым взглядом — да вообще, любым действием — тыкает в эту рану. То грубо, то ласково. Но мне больно всякий раз, только в разной степени. Я точно помню, что сегодня с утра этой раны ещё не было. Я был спокоен, просто недоволен. Хотел, чтобы она поскорее уехала — и только. А теперь — страшно поверить, но я не хочу, чтобы она уезжала. Сам не хочу, не из-за отца. Как будто я превратился за полдня в отъявленного мазохиста и желаю, чтобы Вероника продолжала трогать эту мою рану в груди. Желаю боли. И боюсь её лишиться. Когда Вероника заплакала в пруду, там будто бы граната взорвалась — тогда-то я её и осознал. Что мне делать с этим? Это ведь… Я же не мог влюбиться в почти замужнюю женщину, верно? Глупость какая-то… как можно влюбиться за один день, да ещё такой… бОльшую нелепость, чем наше с Вероникой знакомство, трудно придумать. Ну а что ещё это может быть? Дружеские чувства? Пфь!