Дикарь (СИ)

Прижался к ее губам. Так и есть — вишни. Сочные, спелые, вкусные… провел кончиком языка, впитывая вкус. Сначала верхнюю, потом нижнюю… потом — наоборот. Тонкое тело подо мной замерло, словно девушка прислушивалась. Мягко раздвинул ее губы языком, наслаждаясь ощущением. Толкнулся кончиком языка. Еще. Она дрожит и дышит, рыжая, горячая, со вкусом корицы и вишни… Конфетка. Кровь стучит в висках, и в паху сладко тянет, мучает возбуждение.

— А здесь? — шепнул ей в ухо, поглаживая кончиками пальцев шею и двигаясь ниже. — Здесь можно целовать?

Она сдавленно вдохнула, а потом неуверенно кивнула. Я опустил голову, скрывая улыбку. Как будто остановился бы, скажи она нет… или остановился? Не знаю. Пальцы почему-то дрожали, когда я расстегивал все эти пуговички на ее лифе. И зачем они там? Хотелось дернуть, чтобы они отлетели разом, но я сдержался. Потому что медленно открывать эту конфетку хотелось тоже. И то, и другое, и много-много раз…

За зеленой тканью показалась светлая нижняя рубашка со шнуровкой, ее развязывал уже зубами. Рыжая коротко и жарко вздохнула, когда я наконец добрался до ее бледной кожи… Такая нежная, тонкая… Лизнул мягко. Языком от шеи до сладких ямочек у ключиц. И ниже. До края кружева. До момента, когда рыжая напряглась и почти испугалась…

Накрыл ее губы, уже распухшие. Мягко, но и жадно тоже. Кровь стучала в висках и в паху, спазмы уже закручивались жгутами. От ощущения ее губ и теплого рта мне казалось, что кончу раньше, чем раздену эту горячую крошку. Наслаждение — рубиновое, горячее, терпкое — разливалось внутри дорогим вином, будоражило и кружило голову. Я с ума сходил от ощущений. От нежного тела, что вдавливал в шкуры. От пухлых губ, от тонкого аромата, от пушистых прядей, что наматывал на палец. Так много образов, и все такие настоящие.

— Надо остановиться… — ее шепот легче дуновения ветерка.

— Зачем? — мой голос хриплый и сдавленный. — Я хочу любить тебя. Никогда и никого так не хотел…

В полумраке ее глаза кажутся темными.

— Это неправильно…

— Не уходи, — я готов сказать что угодно, лишь бы она осталась. — Это только сегодня… Завтра я ничего не вспомню…

— Ничего? — встрепенулась девушка.

Я мотнул головой и снова лизнул губы…

Опустил руку, не прерывая поцелуй, который уже причинял мне боль. Наслаждение и боль от желания большего… обвел затвердевший сосок через ткань ее нижней сорочки. Погладил, ощущая, как дрожит рыжая и как дрожу я. Непроизвольно толкнулся бедрами, вжимаясь в ткань ее юбки, в тонкое девичье тело.

Останавливаться не хочется… и голова такая тяжелая. Я закрываю глаза…

ГЛАВА 10

— Хенсли?

Я ошалело моргнула, поняв, что дикарь заснул. Заснул? Серьезно?! Я тут, понимаешь ли… а он! Осторожно выползла из-под тяжелого тела, косясь на мирно сопящего мужчину и все еще не веря, что он просто напросто отключился! Кто сказал бы — не поверила.

— Эй, ты издеваешься?

Я, можно сказать, нарушила все мыслимые и немыслимые правила, позволила запретное, даже не сопротивлялась, а он… заснул! Оставив меня растерянной, смущенной, и что скрывать — возбужденной.

— Думаю, вас все-таки стоит придушить, истрХенсли! — возмутилась я, во все глаза глядя на дикаря. Он поморщился и блаженно засопел, обняв подушку.

Сдуреть можно. Спит. Посапывает даже! Мерзавец!

Со вздохом я легла на бок, пытаясь не думать о том, что только что произошло. Что он говорил и делал. Никогда бы не подумала, что этот ужасающий ШерхХенсли окажется таким. Таким… снова покраснела, вспоминая его слова. Губы, кажется, распухли от поцелуя. Поцелуев. От самых порочных поцелуев в моей жизни. И плевать, что я была замужем. Гордон никогда так не целовал. Долго, грешно, влажно. У дикаря сухие обветренные губы и впалые щеки, но целуется он так, что я чуть имя свое не забыла.

Или забыла?

Мозги я свои забыла, вот что!

Растерянно осмотрела спящего мужчину. Похоже, мерзнуть он перестал. Но я все равно накрыла нас покрывалом и шкурами. И уставилась в лицо, освобожденное от густой и спутанной растительности. Без нее он был гораздо моложе. Сейчас, когда не видно темных радужек, лицо расслаблено, а уголки губ чуть приподняты, словно дикарь улыбался во сне, он выглядел совсем не страшным. И волосы у соседа не черные, а скорее темно-каштановые, волнистые. И мне было очень весело его брить. Он так смотрел на меня: снизу вверх, слегка улыбаясь, что я чувствовала себя нужной. А ещё красивой.

Я стукнула себя ладонью по лбу. И о чем только думаю?! Снова покосилась на Хенсли. Шрам остался на месте, понятно, но уже не пугал так, как в первые дни. Да и вообще… После сегодняшнего дня уже трудно вспомнить, за что я так ненавидела его.

Почему я позволила все это?

Может, потому что он сказал, что не вспомнит? Интересно, если о произошедшем помнит лишь один участник событий, можно считать само событие наполовину… незначительным?