Дикие лебеди

В Тяньцзине, примерно в четырехстах километрах к юго — западу, поезд остановился — здесь кончалась железнодорожная ветка. Отец захотел показать маме город. Тяньцзинь был большим портом, где США, Япония и некоторые европейские страны еще недавно владели «концессиями», экстерриториальными анклавами (генерал Сюэ умер во французской концессии Тяньцзиня, хотя мама этого не знала). В городе были целые кварталы в западном стиле, с величественными зданиями: элегантными французскими дворцами рубежа веков; легкими итальянскими палаццо; чрезмерно пышными австро — венгерскими особняками в духе позднего рококо. Эта была необычная выставка собранных воедино достижений восьми наций, желающих впечатлить друг друга и китайцев. Не считая приземистых, серых, тяжелых японских банков, знакомых по Маньчжурии, и русских банков с зелеными крышами и стенами нежных желто — розовых оттенков, мама впервые видела подобные здания. Отец читал много иностранных книг, и его всегда захватывали описания европейской архитектуры. Теперь он впервые видел ее собственными глазами. Мама заметила, что он изо всех сил пытается заразить ее своим энтузиазмом, но, гуляя вместе с ним по улицам, обрамленным душистыми софорами (Софора — крупное дерево семейства бобовых высотой до 20 м с округлой широкой кроной и бело — желтыми цветками, собранными в метелки.), она по — прежнему пребывала в мрачном настроении. Она уже скучала по матери и не могла простить моему отцу, что он не утешает ее, что он такой деревянный, хотя понимала, что он по — своему, неловко, пытается ее ободрить.

Разрушенная железная дорога была только началом. Путь пришлось продолжать пешком, и дорога кишела отрядами местных помещиков, бандитами и гоминьдановскими соединениями, отставшими от своих во время наступления коммунистов. В группе было всего три винтовки, одна из них у отца, на каждой стоянке местные власти давали им взвод сопровождения, обычно с парой пулеметов.

Каждый день они преодолевали большие расстояния, часто по труднопроходимым тропам, со скаткой и другим грузом на спине. Бывшие партизаны к этому привыкли, но уже на второй день мамины ступни покрылись волдырями. Она не могла остановиться, чтобы передохнуть. Коллеги посоветовали в конце дня опустить ноги в горячую воду и выпустить жидкость иголкой с волоском. Это принесло мгновенное облегчение, но на следующий день идти стало еще мучительнее. Каждое утро она сжимала зубы и заставляла себя продолжать путь.

Большую часть пути дорог не было. Поход становился особенно тяжким, когда шел дождь: земля превращалась в скользкое месиво, и мама без конца падала. К концу дня грязь покрывала ее с ног до головы. Добравшись до ночлега, она бросалась на землю и лежала не в силах пошевельнуться.

Однажды они прошагали около пятидесяти километров под ливнем. Воздух раскалился (было выше +30°), и мама, промокшая до нитки под дождем, еще и обливалась потом. Им нужно было перебраться через гору — не очень высокую, около тысячи метров, но мама была в полном изнеможении. Скатка тянула ее вниз как камень. Глаза заливал пот. Она задыхалась. Перед глазами плыли мушки. Она еле передвигала ноги. Добравшись до вершины, она подумала, что мука позади, но спускаться было почти так же тяжело. У нее онемели икры. Они шли по диким местам, по крутой узкой тропе вдоль пропасти глубиной в сотни метров. Ноги дрожали, она не сомневалась, что упадет в бездну. Несколько раз она едва успевала спастись, схватившись за дерево.

Одолев горный перевал, группа очутилась перед несколькими глубокими бурными потоками. Вода доходила маме до пояса, она с трудом удерживалась на ногах. Посреди одной из рек она споткнулась, и ее унесло бы стремниной, если бы шедший рядом мужчина не успел поймать ее. Она чуть не разрыдалась, особенно когда увидела, что в этот самый момент другую женщину переносит через реку муж. Хотя он занимал высокую должность и имел право ехать в машине, он отказался от привилегии, чтобы идти вместе с женой.