Дикое поле

Протяжно и гулко ударил колокол. Тимофей перекрестился и вошел в ворота. Со всех сторон ручейками стекались к храму монахи: выходили из домиков, спускались по лестницам из келий в скале, торопились от хозяйственных построек. Перебирая четки и опустив глаза, чернецы проходили мимо, даже не удостоив пришельца взглядом.

— Отче! — Тимофей решился окликнуть низкорослого монашка с длинными седыми волосами. — Подожди!

— Что тебе, сыне? — Монах поднял голову и с любопытством поглядел на незнакомца: не решаясь говорить здесь на турецком, казак окликнул его по-русски.

— Я ищу отца Доната.

— Отца Доната? Зачем он тебе? Сейчас начнется служба в храме.

— У меня к нему важное дело.

— Ты руснак? — полуутвердительно спросил монашек.

— Да, — не стал скрывать Тимофей.

— Жди. — Чернец показал на лежавший у ворот камень и продолжил путь к храму.

Казак послушно сел на камень, нагретый за долгий день щедрым южным солнцем. Не зря говорят: в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Раз велено ждать, придется ждать. Хорошо бы и самому пойти в храм — он уже давно не бывал в церкви, обходясь в беспокойной, полной неожиданных приключений жизни только короткими молитвами к Всевышнему и Богородице. Но стоит ли показываться всей братии? Издали монастырь казался маленьким, а здесь он зримо оценил его величину и мысленно склонил голову перед терпеливым подвигом строителей, воздвигнувших циклопические постройки среди гор. Наверняка в обители живет не одна сотня чернецов, а среди них люди разные — пусть не по злому умыслу, а просто по природной болтливости начнет кто-то молоть языком, что-де был тут недавно русский, и это дойдет до турок. Нет, уж лучше сидеть на камне, ожидая отца Доната.

Вечерню монахи служили не торопясь, по чину. Наконец, опять ударил колокол, возвещая об окончании молений. Из дверей храма вновь потекли черные ручейки к домикам и лестницам в кельи, а через площадь к воротам направился согнутый годами монах, тяжело опиравшийся на длинный посох с рогулькой на конце. На груди у него болтался большой медный крест. Он остановился в трех шагах от сидевшего на камне казака и глухо спросил:

— Ты ждешь отца Доната?

— Да, отче — Тимофей встал и поклонился старику.

— Руснак? — Из-под нависших седых бровей на Головина уставились холодные черные глаза.

— Да. Ты отец Донат?

— Я. Что у тебя за дело?

— Какому Богу ты молишься, отче?

— Истинному. — Обернувшись к храму, монах осенил себя крестным знамением. — Ты пришел спросить меня об этом?

— От лжи до истины пять пальцев. — Тимофей приложил ладонь к виску, как велел игумен Зосима.

— Апостолы учат, что из лжи родится все, даже правда. — Донат испытующе поглядел на нежданного гостя. — Иди за мной! — Он сделал призывный жест левой рукой, и казак увидел на его безымянном пальце вросшее кольцо. — Ты неосторожен, — шаркая через двор, проворчал старик. — Хорошо, что спросил обо мне у Симеона, но надо было не распускать язык, а дожидаться, пока сам пройду.

— Прости, отче, — начал оправдываться Головин. — Я не знал об этом.

— Ладно, молчи! — Донат обошел храм, свернул к одному из домиков, поднялся по высоким каменным ступеням, открыл тяжелую дверь и пропустил вперед гостя.

Келья отца Доната оказалась просторной и прохладной. В правом углу перед большим киотом горела лампада. Вдоль стен стояли темные сундуки и лавки, на широком столе лежала раскрытая книга в кожаном, с медными застежками переплете. Каменные плиты пола были покрыты домоткаными половиками.

— Ноги стынут, — пожаловался старик и указал гостю, где сесть. Говорил он на болгарском, и Тимофей вполне сносно понимал его.

— Что тебя привело ко мне? — устроившись за столом, спросил монах.

— Вот. — Казак показал два знака тайного братства.

Ни один мускул не дрогнул на лице старика. Медленно подтянув к себе книгу, он запустил пальцы в корешок ее переплета и вытащил свой знак: в середине золотого цветка было целых три жемчужины, и Головин понял, что перед ним один из особо доверенных старших братьев.

— Говори! — приказал Донат. — Здесь нас никто не подслушает.

Стараясь быть кратким, Тимофей объяснил, как он оказался в Болгарии, и описал события памятной ночи, когда конь принес к дому бая Славчо попавшего в засаду гонца. Закончив, казак снял с себя пояс, положил на стол клинок и мешочек с жемчугом. Потом отдал знак тайного братства, принадлежавший погибшему.

— Где сейчас люди, которые вместе с тобой ушли с берега моря? — помолчав, спросил монах.

— Ждут на горе, что за долиной.

— Известно ли им, к кому ты отправился?

— Нет, отче. Они знают только, что я пошел в монастырь.

— Ты доверяешь им?

— Мы сидели на одной скамье гребцов. Турецкие галеры не рай, отче!

— Я тебя спрашиваю не о том, — нахмурился Донат. — Доверяешь ли им? Отвечай!

— Я не открыл им полностью ни своего сердца, ни души, ни мыслей. Доверяю в малом, но таюсь в большом.

— Хорошо, — смягчился старец.

Он зажег свечи в шандале и взял в руки клинок. Повертел, разглядывая его со всех сторон, колупнул твердым ногтем накладку рукояти и снова нахмурился:

— Это не мне. Гонец ехал в Царьград.