Диктатура интеллигенции против утопии среднего класса

В 1988 ГОДУ в «Литературке» вышла моя статья «Интеллигенция: что впереди?». В то время само существование объекта внимания ни у кого не вызывало сомнений, сомнения были только по поводу возможного благоденствия интеллигенции в государстве рабочих и крестьян. Ибо мы стояли на пороге преобразования этого чуждого нам, с классовой точки зрения интеллигента, государства — в нечто новое, с чем связывались наши определённые ожидания и надежды.

Сегодня российская интеллигенция, впервые в мире совершив собственную (!) революцию, завоевала всё, о чем могла лишь мечтать при советском строе — демократические свободы, массовое представительство во власти и в экспертном сообществе, возможность заниматься умственным трудом как личным бизнесом, — то есть именно проявила себя как настоящий класс со своими собственными интересами и задачами. И тут нас огорошивают соображением, что интеллигенции как таковой, оказывается, и вовсе нет. И не какой-нибудь бомж сообщил нам об этом — а доктор наук и академик Академии образования!

В чем причина такой странной аберрации классового сознания интеллигента? Увы — в люмпенизации всех классов и сословий, постигшей наше тяжело болеющее общество. И в увлечении социальной мифологией, что всегда сопутствует подобной люмпенизации. Таких результатов мы от интеллигентской революции не ждали. А они пришли.

Профессиональное исследование интеллигенции, её истории и теории, я начал в 1973 году, на третьем курсе филологического факультета МГУ. А интерес к этой теме испытывал со школьной скамьи, где впервые получил от учителя хрестоматийный невразумительный ответ: интеллигенция — прослойка между классами. Ответ меня не удовлетворил, и я лет двадцать пять отдал на то, чтобы его откорректировать. Опубликовал немало статей по теме, не раз выступал с докладами на социологических форумах специалистов-интеллигентоведов. Мне хочется поделиться с читателями своими выводами, раз дело зашло так далеко, что некоторые академики с азартом уподобляются унтер-офицерской вдове.

* * *

«Договормся о терминах», — завещал нам Декарт, и недаром.

Что делает нормальный, нелюмпенизированный учёный на первом этапе любого исследования? Берется за словари и энциклопедии, чтобы определиться в терминах. Люмпен же прибегает к мифам. Или создает их сам.

Г-н Петровский пишет: «Как известно, в речевой оборот слово “интеллигенция” в конце XIX века внёс Боборыкин, имея в виду ту часть образованных людей, которые испытывали чувство вины за своё былое безразличие к бедам крепостного крестьянства». Это миф, господа читатели. Если бы академик не поленился заглянуть в «Толковый словарь живого великорусского языка» Владимира Даля (1881), он бы прочёл там очень простое и ясное определение: «Интеллигенция, в значении собирательном, разумная, образованная, умственно развитая часть жителей». И всё. Больше ничего нет в этом самом первом словарном определении (более ранних толковыми словарями не зафиксировано). Именно таким было изначальное содержание слова «интеллигенция» в русском языке. Как видим, эта первичная формулировка игнорирует нравственный аспект вообще и отношение к народу в частности. Все психологические навороты — на совести мифотворцев. В том числе Боборыкина и тех, кто ему почему-либо доверился.

Определения интеллигенции во множестве разбросаны по справочным изданиям всех рангов, как на русском языке, так и на иных. Наш академик настаивает: «Нет в словарно-энциклопедических изданиях как прежних времён, так и нынешних определения интеллигенции». Не верь, читатель: академик дурит твою голову. Он просто не брал их в руки. Пример со словарем Даля об этом кричит. Но г-н Петровский идет ещё дальше по пути мифотворчества, когда заявляет: «В иностранных языках это понятие не прижилось». Не хочу загромождать статью множеством ссылок, в прах разбивающих данный тезис, но готов это сделать по первому требованию. Словом, первый этап наш ленивый и нелюбопытный академик просто проигнорировал.

Что делает нелюмпенизированный учёный на втором этапе, прежде чем открыть рот и начать вещать? Он обращается к источникам, досконально выясняет историю вопроса. Чтобы не ломиться в открытые двери, не изобретать велосипед и не пройти мимо истинного нерва проблемы. Люмпен же вновь прибегает к мифам.

К источникам г-н Петровский обратиться тоже поленился. Предпочел таких знатоков интеллигенции, как Ильф, Петров и Саша Чёрный. Что и говорить, соавторы «Двенадцати стульев» блестяще выполнили «социальный заказ» доморощенного коминтерна на развенчание русской интеллигенции. И выстроили её сугубо сатирическую мифологему, явно руководствуясь ленинскими, партийными установками. Но пристойно ли для академика обращение к подобным «авторитетам»? Надо было проявить всего лишь минимум любознательности (правда, еще и минимум самонадеянности), и академик без труда получил бы бездну информации.