Пожилой священник медленно поднимался бок о бок с ним по лестнице школы, им предстояло одолеть несколько этажей. Дети глазели на них сверху через перила, дико вопили и швыряли мусор в головы обоим взрослым. Когда они добрались до верхнего этажа, спутник Бонхёффера попытался оттеснить толпу обратно в класс, он орал на подростков и пускал в ход кулаки. Он прокричал им, что привел нового преподавателя, и назвал его имя – Бонхёффер. Все разразились воплями: «Бон-бон-бон!» и вопили без удержу, пока старик не бежал в отчаянии. Бонхёффер остался стоять, прислонившись к стене, руки он держал в карманах. Время шло. Постепенно, благодаря тому, что новый учитель не реагировал на шум, безобразие стихло. Тогда он заговорил – очень тихо, так, что лишь сидевшие в первом ряду разбирали отдельные слова. Вдруг все разом замолкли. Бонхёффер обронил лишь одну фразу по поводу их поведения – мол, неплохой приветственный концерт закатили – и продолжал рассказ о Гарлеме. Оборвав рассказ на середине, он распустил класс и пообещал продолжение на следующем занятии – если будут сидеть тихо. С тех пор у него не было причин жаловаться на недостаток внимания со стороны этих учеников183.
В письме Эрвину Суцу Бонхёффер подробно описывал сложившуюся ситуацию:
Сначала мальчики вели себя, как безумцы, и у меня впервые в жизни возникли проблемы с дисциплиной… Но наилучшим выходом оказалось попросту рассказывать им истории из Библии, подбирая самые выразительные, в особенности захватили их эсхатологические пассажи184.
Молодость Бонхёффера, атлетическое сложение и аристократическая повадка помогли ему снискать уважение мальчишек, но зачастую ему удавалось произвести столь же замечательное впечатление на людей, казавшихся просто невыносимыми. Он действовал так и на некоторых из тюремных надзирателей в пору заключения.
Годы спустя один из тогдашних мальчишек вспоминал, как во время занятия кто-то из одноклассников вынул бутерброд и принялся жевать.
Для северного Берлина – обычное дело. Пастор Бонхёффер ничего не сказал, он только поглядел на этого ученика, спокойно, по-доброму, однако достаточно долго и пристально, и парень смущенно отложил бутерброд. Любая попытка досадить нашему пастору срывалась из-за его спокойствия и доброты, а также, вероятно, потому, что он понимал мальчишескую страсть к проказам185.
Юный пастор из аристократического семейства обязан был также посещать на дому родителей своих учеников. Веддинг был мрачным и бедным районом, многие родители пускали священника в свои жилища скрепя сердце, лишь потому, что так надо. Разговор не вязался, это было мучительно. Бонхёфферу такие визиты казались худшей из его обязанностей. В письме Суцу он признавался: