Дьюма-Ки

– Сначала Мельда думала, что этими историями о Чарли дети просто пугают друг друга, верно?

Вновь раздался каркающий смех Новин, но вот в ее глазах-пуговицах, похоже, застыл ужас. Конечно, в таких глазах можно увидеть все что угодно, не так ли?

– Совершенно верно, милок. Но когда она увидела Большого мальчика, который в конце лужайки пересек подъездную дорожку и скрылся за деревьями…

Рука Джека шевельнулась. Голова Новин медленно закачалась из стороны в сторону, показывая, что няня Мельда сильно испугалась.

Я подсунул альбом с Чарли-жокеем под первый альбом и вернулся к нарисованной кухне: няня Мельда смотрела сверху вниз на Либбит, маленькая девочка прижимала палец к губам («Тс-с-с-с!»), а кукла молчаливо взирала на происходящее, сидя на столике у хлебницы.

– Ты это видишь? – спросил я Уайрмана. – Понимаешь?

– В каком-то смысле…

– Веселье закончилось, как только ее достали из воды, – пояснила Новин. – И вот к чему это привело.

– Может, сначала Мельда думала, что это Шэннингтон шутки ради переставлял паркового жокея… он знал, что три маленькие девочки жокея боятся.

– А почему, скажи на милость, они боялись? – спросил Уайрман.

Новин не ответила, но я провел магической рукой над нарисованной Новин (Новин, прислоненной к хлебнице), и тут заговорила та, что сидела на колене Джека. И я уже знал, что она скажет:

– Няня не хотела ничего плохого. Она знала, что они боятся Чарли – боялись еще до того, как началось плохое, – вот она и рассказала им сказку на ночь, пытаясь все как-то исправить. Но только сильнее напугала, как иной раз случается с маленькими детьми. Потом пришла плохая женщина – плохая белая женщина из моря – и эта сука сделала все еще хуже. Она заставила Либбит нарисовать Чарли живым, в шутку. У нее были и другие шутки.

Я перевернул страницу, на которой Либбит говорила: «Тс-с-с-с!» – достал из поясной сумки темно-коричневый карандаш (теперь уже не имело значения, чьим карандашом я пользовался) и вновь нарисовал кухню.

Новин, лежащая на столе, на боку, с рукой, поднятой к голове, будто в мольбе. Либбит, теперь в сарафане, с выражением ужаса на лице, которое я «схватил» полудюжиной быстрых штрихов. И няня Мельда, пятящаяся от открытой хлебницы и кричащая, потому что внутри…

– Это крыса? – спросил Уайрман.

– Большой старый слепой суслик, – ответила Новин. – В действительности то же самое, что и Чарли. Она заставила нарисовать его в хлевнице, и он оказался в хлевнице. Шутка. Либби огорчилась, а эта плохая вода-женщина? Ничуть. Она никогда не огорчалась.

– И Элизабет… Либбит… не могла не рисовать, – сказал я. – Так?

– Ты же это знаешь, – ответила Новин. – Не правда ли?

Я знал. Потому что дар ненасытен.

viii

Много лет тому назад случилось так, что маленькая девочка упала и повредила голову, но при этом обрела новые возможности. И возможности эти позволили чему-то (чему-то женскому) дотянуться до девочки и установить с ней контакт. Удивительные рисунки, которые за этим последовали, играли роль приманки, служили морковкой, болтающейся на конце палки. И улыбающиеся лошади, и лягушки всех цветов радуги. Но как только Персе вытащили из воды (так сказала Новин?), веселье закончилось. Талант Либбит Истлейк превратил ее руку в нож. Только теперь это была не ее рука. Отец Либбит не знал. Ади сбежала. Мария и Ханна находились в школе Брейдена. Близняшки ничего понять не могли. Но няня Мельда начала подозревать и…

Я открыл страницу и посмотрел на маленькую девочку, прижимающую палец к губам.

Она слушает, поэтому – тс-с-с-с. Если ты говоришь, она слышит, поэтому – тс-с-с-с. Плохое может случиться, и еще худшее ждет впереди. Ужасные страшилища в Заливе, которые ждут, чтобы утопить тебя и отвезти на корабль, где ты будешь жить, только это не жизнь. А если я попытаюсь сказать? Тогда плохое может случиться со всеми нами, со всеми нами сразу.

Уайрман застыл рядом со мной. Двигались только его глаза. Иногда он смотрел на Новин, иногда на бледную руку, которая то появлялась, то исчезала из виду с правой стороны моего тела.

– Но было безопасное место, не так ли? – спросил я. – Место, где она могла говорить. Где?

– Ты знаешь, – ответила Новин.

– Нет, я…

– Да, да, ты знаешь. Ты только на какое-то время забыл. Нарисуй его, и ты увидишь.

Она все говорила правильно. Рисованием я воссоздал себя. В этом смысле Либбит

(где наша сестра)

была моей кровной родственницей. Через рисование мы оба вспомнили, как не забывать.

Я открыл чистую страницу.

– Мне взять один из ее карандашей? – спросил я.

– Нет, не обязательно. Сойдет любой.