Для кого цветет лори

Пуговички на лифе расходятся под его пальцами, обнажая нижнюю сорочку. Он касается пальцем ее груди. Так нежно. Так ласково. Так осторожно, что хочется кричать.

— Еще…

Он ласкает Оникс затылок, вторая ладонь ложится на грудь. Сжимает. И ее тело прошивает молния удовольствия.

— Дальше, — шепчет он. Его губы так близко, он обжигает дыханием ее висок, но не целует. Ждет продолжения. Лишь пальцы гладят ее грудь сквозь ткань сорочки. Отодвигает край шелка, чертит линию по обнаженной коже. Прикосновение, даже такое легкое, заставляет обоих втянуть воздух. Он смотрит на губы Оникс, смотрит тяжело, ощутимо жадно, но все еще не целует.

Мужская ладонь скользит по бедру, слишком неспешно, слишком медленно. Невыносимо медленно. И Оникс хочется прогнуться, хочется вцепиться в его руку, заставить коснуться ее там, где уже так сладко ноет в ожидании этого прикосновения.

Бездна… Она зависима от его прикосновений. Она ждет их…

— Читай.

Он приказывает, пальцы танцуют возле ее пульсирующего лона, обжигая, но не давая того, чего Оникс хочет.

Сжимает в кольцах пустота.Один во мгле, забыт тобою…

Ласки становятся острее, прикосновение — болезненнее. Он опускает голову и лижет напряженные соски, втягивает в рот, зажимает зубами. Оникс чувствует, как пульсирует кровь там, где его губы, и внизу живота, вынуждая ее дрожать и сдерживать стон.

Свиток падает на стол, но этого никто не замечает.

Отравой стала красота.Я нареку тебя — Тоскою.

Он наконец прикасается внизу, сильно проводит ладонью между ее раздвинутых ног, ласкает.

— Я соскучился, Оникс. — Лавьер одной рукой притягивает ее к себе, не прекращая ласки. — Я просто дико по тебе соскучился…

И впился в ее губы. Он не целовал, он пожирал ее, трогал изнутри ее рот, держа за волосы и не давая отстраниться. Он ждал этого целый день. Как ни пытался не думать, но постоянно возвращался мыслями к ней. Думал о том, что она делает. И о том, что сделает он, когда вернется в покои. Он получил слишком мало, чтобы насытиться. Впрочем, Лавьер уже понимал, что ему никогда не насытиться раяной. Слишком сильно он ее желал. До безумия. И сейчас вылизывал ее рот, с трудом сдерживая рычание и желание содрать с нее платье. Ощутить обнаженное тело под собой, распластать ее, распять, придавить своей тяжестью. И вонзаться, таранить снова и снова, сходя с ума от ее стонов и своего наслаждения. Он забывал себя рядом с ней. Это пугало, и в то же время… он так жаждал этого забытья!

В его голове билось ее имя, но губы были заняты.

Он одержим.

Слова бились в голове, или это стучала кровь?

Он одержим. Он болен. Он зависим.

Он не может без этого дурмана, он думал, что излечился, но все стало еще хуже. Лавьер знал, что слишком жаден, слишком голоден и слишком тороплив. Он снова втянул в рот ее язык, облизал, чуть отодвинулся, чтобы касаться лишь чувствительного кончика. Короткими, чувственными движениями снизу, шелковой лаской влажных прикосновений. Раз за разом, движение за движением, ускоряясь, умирая…

Одно то, что Оникс была в его руках, в его власти, что он снова ощущал ее, заставляло Лавьера сжимать руки, желая заключить ее в клетку. Не отпускать. Больше никогда не отпускать.

Она словно была создана для него. Все в Оникс вызывало в Ране трепет и желание, все нравилось. То, как она ходит, как смотрит, как ест или спит… Он хотел смотреть на нее. Хотел ощущать. Хотел чувствовать…

Рывком раздвинул раяне ноги, прижался напряженным пахом и коротко застонал ей в рот. Сжал женские ягодицы, понимая, что не станет ждать возвращения в кровать и возьмет ее прямо здесь… Сдернул ее нательные ленты, разрывая тонкую ткань батиста. Снова завладел ее языком и губами, одной рукой дергая завязки на своих штанах. Проклятье…

Он все-таки отравился ядом лори, он безумец, думающий, что смог его победить и излечиться. Но ему плевать… он хотел лишь пить этот яд с ее губ, слизывать с кожи, собирать языком с тела. Желание — острое, больное, совершенно неконтролируемое — сводило с ума, пробуждало лишь самый древний и темный инстинкт, которому невозможно противиться.

— Моя, — он вложил слово ей в рот, одним движением погружаясь в нежное тело. Узко, горячо, влажно… пульсирующие мышцы и невозможность остановить древнее и единственно верное движение. Лавьер сжал бедра девушки, отклонился и вновь вошел. Сильнее, глубже, до остановки дыхания. Оникс вцепилась в его плечи, чтобы устоять под этим натиском, вгоняя ногти в кожу на шее. И зарычал, когда Оникс лизнула его язык, а потом прикусила ему губу. Короткая боль прошила спину плетью, и Лавьер почувствовал, что внутренние мышцы девушки сокращаются все сильнее. Оникс откинула голову, застонала, и этот негромкий звук сорвал последние оковы его выдержки, оргазм накрыл штормом, столь мощным, какого никогда не было даже на его Облачной Вершине.

Дыхание возвращалось короткими глотками, тело после столь сильного удовольствия казалось отяжелевшим.