«Для сердца нужно верить» (Круг гения). Пушкин

Но вернёмся к «Разговору».

«Я всегда почитал и почитаю вас как лучшего из европейских нынешних властителей, — произносит наконец Пушкин, — но ваш последний поступок со мною — и смело в том ссылаюсь на собственное ваше сердце — противоречит вашим правилам и просвещённому образу мыслей...»

А царь, в данном случае воображаемая фигура, втиснувшаяся в маленькую боковую комнату с жарко натопленной печью, царь стоит, нисколько не проникаясь мыслями и настроениями, какие поэт хочет ему передать.

Царь озадачен: эта убогая постель с бревном вместо недостающей ножки, эти трещины по потолку, эта фигурка Наполеона, мрачная, будто оглядывающая поле не будущих, а прошлых битв...

Наконец царь собирается с мыслями и замечает не без назидательного ехидства:

«Признайтесь, вы всегда надеялись на моё великодушие?

   — Это не было бы оскорбительно вашему величеству», — последняя лояльная фраза.

Пытаться объясниться с царём нет смысла. Всё кончится тем, что Пушкин останется Пушкиным, то есть наговорит много лишнего. А царь останется тем, кем он был. Человеком, помнящим обиды вечно.

Вот, собственно, мы и дошли почти до конца тех времён, когда к царю можно было обращаться, как к живому, хоть и воображаемому собеседнику, а диалог шёл не только воображаемый. Царь отвечал поэту. То благодарностью за мысли и чувства «Деревни», то усталой гримасой недовольства, когда до него доходили слухи о бесчинствах Пушкина, например, о разговоре в театре, о новой эпиграмме, о затевающейся, кажется, безосновательной дуэли... А ссылки?

Они тоже были ответом достаточно выразительным.

Что же касается Пушкина, личность Александра I и роль царя в политической жизни Европы занимали его неизменно. В 1824 году он писал стихотворение, его озаглавливают первой несколько таинственной строкой: Недвижный страж дремал на царственном пороге...

В оцепенении, в той же дрёме, в «тихой неволе» всё от сарскосельских лип до башен Гибралтара: // Всё молча ждёт удара, // Всё пало — под ярем склонились все главы.

После перечисления тех, конкретных надежд на свободу, какие отнял у Европы Священный Союз во главе с Александром I, идут самые сильные строки:

...Давно ль — и где же вы, зиждители Свободы?Ну что ж? Витийствуйте, ищите прав природы,Волнуйте, мудрецы, безумную толпу —Вот, Кесарь — где же Брут? О грозные витии,Целуйте жезл России

И вас поправшую железную стопу...

Вот мысли и слова Александра I. Правда, приданные ему волею поэта.

Это горькое стихотворение. Горечь в нём, быть может, самая разъединяющая душу. Горечь гражданина, пережившего свои надежды. Настроение для Пушкина не новое. После печальных кишинёвских событий (ареста В. Ф. Раевского, отставки от дивизии М. Ф. Орлова, усиления сыска и бесчинств генерала Сабанеева[68]) он писал:

Свободы сеятель пустынный,Я вышел рано, до звезды.. . . . . . . . . . . . . . . . . . .Паситесь, мирные народы!

Вас не разбудит чести клич.К чему стадам дары свободы?Их должно резать или стричь.Наследство их из рода в родыЯрмо с гремушками да бич...

Приходилось прощаться с мечтой о европейских революциях; с надеждой на освобождение Греции (если Россия поможет, т. е. если царь решится). С упованием на радикальные реформы всё того же царя давно было покончено... Как и с тем вертлявым петербургским мальчиком, которого иногда заносило на волне этих упований...

Не только с мальчиком, юношей было покончено, но и с молодым человеком, который в Кишинёве «всегда был готов у наместника, на улице, на площади, всякому на свете доказывать, что тот подлец, кто не желает перемены правительства в России».

Зыбь обыденности убаюкивала, должна была убаюкать. Но счастье: гений на то и гений, что убаюкать его нельзя. Диалог продолжался и после смерти Александра. Очевидно, свойство долго помнить не составляло привилегию одного императора. Но тут было и другое: жажда политической объективной оценки.

С одной стороны, строки самой популярной пушкинской характеристики царя:

Властитель слабый и лукавый,Плешивый щёголь, враг труда,Нечаянно пригретый славой,Над нами царствовал тогда.Его мы очень смирным знали,Когда не наши повараОрла двуглавого щипали Бонапартова шатра.