Длинные тени

— Ростоф? Ростоф? Это ест Сашко? Сашко Печерски?

Несмотря на утверждения телефонистки, что это квартира Печерского, человек на другом конце провода желает убедиться, что никакой ошибки нет: он разговаривает с самим руководителем восстания в Собиборе.

Понять первые слова труда не составляет, в ответ в трубке раздается: «Да, это я, Печерский, я вас слушаю». Куда трудней порой бывает понять смысл дальнейшего разговора. Это всё звонят Александру Ароновичу оставшиеся в живых бывшие узники Собибора. С выходцами из Польши он с грехом пополам еще может поговорить, но нередко в трубке слышится речь для него совершенно непонятная. У человека, который только что так взволнованно допытывался: «Ростоф? Ростоф?» — есть дети, внуки, и все они, пусть издали, хотят услышать голос Печерского, выразить восхищение легендарному Сашко, не будь которого, и их самих на свете бы не было. Печерский, конечно, догадывается, что они хотят ему сказать, но все-таки без переводчика трудно обойтись.

Судьба тридцати четырех уцелевших участников восстания Печерскому известна. Шестеро из них живут в Советском Союзе. Остальные двадцать восемь рассеяны по разным странам Европы, Азии, Америки и Австралии. Не всех он знает лично, но фотография каждого из них у него есть. Они переписываются с ним. Кое-кто побывал у него в гостях.

Сюда, к Печерскому, в Ростов-на-Дону, в город, где он вырос и куда возвратился сразу же после демобилизации из армии, тянутся собиборовцы, побратавшиеся между собой на всю жизнь, тянутся нити всего, что имеет отношение к Собибору: к истории восстания, биографиям собиборцев, судебным процессам над палачами Собибора.

Сегодня телефон зазвонил рано, еще не совсем рассвело, и Александр Аронович лишь недавно с трудом поднялся с постели. В стоптанных шлепанцах на босу ногу он ходит по комнате из угла в угол и пытается вспомнить, что же ему снилось. Он так кричал во сне, что Ольга Ивановна, жена, начала его тормошить: «Саша, что ты? Успокойся!»

Звонил Томас Блатт из Санта-Барбара, из Америки. Он сообщил, что завтра вылетает в Ленинград и оттуда первым же рейсом прибудет в Ростов.

Весть эта обрадовала Печерского. Жаль, что Ольга Ивановна уже ушла на работу. Надо подготовиться к встрече далекого гостя. Человек приезжает к нему впервые, и бог весть откуда — из-за океана.

Может быть, Ольге Ивановне стоит отпроситься на несколько дней с работы. Он представляет себе, с каким оживлением она переспросит: «Томас приезжает? Это тот, у кого всегда такие интересные письма?»

Да, у Томаса острое перо. В 1965—1967 годах, когда в Хагене шел судебный процесс над группой палачей из Собибора, Томас прислал несколько вырезок из польских газет с напечатанными в них его материалами. На процессе он выступал в качестве свидетеля и давал ценные показания. Адвокат Френцеля всячески пытался запутать его, сбить с толку, но это ему не удалось.

Звонить Ольге Ивановне сейчас бесполезно: вряд ли застанет ее на месте. Ольга Ивановна, как и Александр Аронович, уже давно на пенсии. Директор учреждения, в котором она много лет работала экономистом, предложил ей вернуться на два месяца. Дело это законное: можно получить и пенсию и полный заработок, а сбережений Печерские не нажили. Да и директор так уговаривал ее, что ему нельзя было отказать. Вот и впряглась она снова в работу, тем более что без дела сидеть вообще не может. Чем-то заниматься она должна непременно.

Олю Печерский встретил в конце войны. Его тяжким испытаниям и после Собибора еще долго не было конца. Он ведь был не только узником лагеря смерти, из которого ему удалось вырваться, но и… военнопленным. Как это ни звучит теперь странно, сказано же было Верховным Главнокомандующим в начале войны, когда не только полки и дивизии, а целые армии оказывались в окружении, что у врага нет наших военнопленных, а есть лишь изменники. И неудивительно, что в первый же день, когда спасшиеся повстанцы наконец встретились с белорусскими партизанами, его отделили от товарищей, которых он привел с собой: всех отправили в один отряд, а его, их вожака, — в другой. Разлучили их, как можно было понимать, потому что не совсем ему доверяли. Кто-то из партизанских командиров даже бросил ему вслед:

— Говоришь, не просто бежали, а восстали… Что-то я подобного не слыхал, хотя сам побывал не в одном лагере. Будь это так, тебе бы Золотую Звезду повесить. Но, как говорится, свежо предание, да верится с трудом.

Правда, в партизанах, где человеческая суть познается довольно скоро и чаще всего безошибочно, тот же командир зачислил Печерского в диверсионную группу, взрывавшую вражеские эшелоны.

Но как только летом сорок четвертого произошло соединение с наступавшими частями Красной Армии, ему учинили допрос с пристрастием. Проводивший так называемую спецпроверку капитан долго его выспрашивал и под конец окончательно решил, что место этого бывшего лейтенанта в штрафном батальоне, и пусть кровью искупит свою вину перед Родиной.