Длинные тени лжи

Замок осветился словно изнутри, дробя розовое свечение в глубине движущихся стен, полыхнул нестерпимо алым и золотом, несколько секунд горел, как пламя — и струи, внезапно разбившись на сотни крупных капель, вознесли к небесам узкие борта корабля с раздутыми розовыми парусами. Корпус медово светился, водяная ткань парусов колыхалась под неосязаемым ветром…

Солнце показалось почти полностью, разбив всю красоту момента. Нет, и корабль остался прежним, а после и танцующий хоровод фэлий, и стадо единорогов, и букет сверкающих роз — но такое невозможное, нежное розовое сияние ушло, стертое ярким солнечным светом, оставив после себя привкус чуда — не магического чуда, а чего-то непостижимого, меняющего тебя изнутри.

В полном молчании мы направились к Управлению. Хрупкую тишину, установившуюся после рассвета на фонтанах, не хотелось нарушать ничем, даже шагать мы невольно старались осторожнее.

Но город с рассветом начинал просыпаться. Заскрипели ставни, что-то металлическое громко звякнуло вдалеке, от ряда домов потянуло запахом хлеба. Полная женщина, утирая платком раскрасневшееся лицо, выскочила из переулка нам наперерез, обогнула и помчалась дальше, таща корзину, доверху забитую пучками благоухающей зелени. Я проводила глазами стремительно удаляющиеся плетеные бока, между которыми и моя тушка поместилась бы с комфортом, и свернула к лавке.

Приличный район. Были бы ближе к реке, или в северной, старой части города, или на восточных окраинах, наблюдали бы совсем другую картину. Я невольно поморщилась, вспоминая последнее свое посещение неблагополучной части города — с рассветом понемногу расползались уставшие, сонные шлюхи, и первые солнечные лучи застревали в морщинах и трещинах многослойной краски на лице; попрошайки же, наоборот, понемногу выбирались из жилищ, канав или подвалов — чумазые дети со сливами темных глаз, виснущие на карманах и подолах, как клещи, старики, прокаленные солнцем до красно-коричневой кожи, полуслепые бабки, хватающие прохожих за складки одежды.

Мелкая хлебная лавка была зажата между двумя каменными громадами. Небольшой прилавок и длинные ставни уже освободили от полосатого полотнища, изнутри доносился перестук, негромкий говор и ни с чем не сравнимый аромат корицы.

Миккел хмыкнул. Я обернулась, вопросительно подняв бровь.

— Это было очень правильной идеей, пойти на службу. — пояснил он. — любого мужа ты бы за полгода объела и разорила…

Задрав нос и оставив без ответа эту бессовестную клевету, я легонько стукнула костяшками пальцев по рассохшемуся дереву ставен.

Пока я выковыривала из карманов мелочь и расплачивалась с булочником, Мик ушел вперед и стоял напротив свежеотстроенного дома, который, однако, выглядел каким-то заброшенным. На дорожке, протянувшейся ко входной двери, лежали листья и мелкий мусор, наметенный ветром, дверь была приоткрыта. На окне второго этажа кое-как прилепилось круглое птичье гнездо.

Мик задумчиво разглядывал входную дверь.

— Смотри, как запечатали. — он указал мне глазами на вход. Я прищурилась, глянула в темноту. Мрак тут же расцветился желтыми всполохами.

— Остановка времени? — озадаченно переспросила я, перекладывая пакет с булками в левую руку, правую же протянула к дому.

Печать магконтроля послушно мигнула и развернулась полотнищем символов. Я всмотрелась в светящиеся строки.

— А, это где псих напал на дочь кого-то из дома Памяти, помнишь? — Я сморщила лоб, пытаясь выудить имя из глубин памяти, потом сдалась и махнула рукой. Вязь погасла. — еще и месяца не прошло? Там все не последние шишки были, до нас только слухи и дошли…Магконтроль от и до вел все расследование.

— Помню, Дарнель. — Мик шевелил губами, что-то подсчитывая в уме. Яркие голубые глаза блестели как-то нездорово…хотя, как им блестеть после бессонной ночи? — Они потом еще в спешке обвенчались с огненным хмы…Райналем, в смысле. Мы как раз перед помолвкой с ним встретились, он как раз…Хони, ты чего?

Я скрючилась, хватая ртом воздух. Казалось, меня с размаху лягнуло в грудь какое-то животное вроде лошади, а то и дракона Рапия Просвещенного. Слова долетали как будто из-под толстого одеяла.

…мягкая, рыхлая земля, прохладная. Я ковыряюсь в ней руками, разгребаю непослушными ладонями горки почвы. Колени тонут, платье наверняка перемазано ужасно…не знаю, как объяснять эти пятна утром, особенно если я ничего не найду.

Но я нахожу. Вялая, прохладная, смутно белеющая в темноте ладонь. На месте ногтей — кровавые раны. На запястье земля налипла комом, очищаю пальцами. Открывается узор, словно воронка, чем — то красным…кожа немного ползет под пальцами. На тыльной стороне руки тоже грязь, почти ничего не видно, но я знаю, что там.

Темно-рыжие веснушки.

Я зажимаю рот другой рукой. Жирная грязь размазывается по губам.

Не помню, как я тогда оказалась дома…до сих пор не помню. И сплетни на следующий же день — али Райналь, наследник, сошел с ума и перерезал кучу народу…

Мне не было дела до других людей, для меня существовал только один — одна. И ту у меня забрали так…так…