Дмитрий Донской. Искупление

— Стремени и держись! — Дмитрий подстегнул коня и вернулся к полку правой руки.

Вой увидели великого князя — заколыхались знамёна, плотный лес копий и бесконечная россыпь лиц, пожилых, старых, молодомужих и совсем юных. В первом ряду он ясно различил приземистую фигуру Лагуты, а рядом с ним, чуть выше ростом и потоньше, но лицом в отца, — сын его, верно, старший...

— Возлюбленные отцы и братия моя! Не премог я влечения души своея и понудил себя вернуться и поклон творить вам, вставшим на поле сем за Русь святую, за храм пресвятой богородицы. В сей час узрят очи ваши кровопролитие великое и смерть скорую, но не за тем ли пришли мы, братие, едины от мала до велика, единого роду и племени, дабы умереть, если надо, в сей грозный и пресветлый час за всё православное христианство? Нам ли убоятися всепагубного Мамая? Пусть же он, треокаянной, вострепещет при виде грозной силы нашей, коей испокон веку не сбирала Русь!

— Умрём, княже, за отчую землю, за обиды твои! — грянуло воинство, и крики, крутой волной вставшие над полком правой руки, заставили заволноваться бесконечную цепь передних рядов, убегающую туда, где малой птицей поднялось тёмно-багровое великокняжеское знамя.

Они ещё не добрались до большого полка, как со стороны ордынской заметили конника. Он правил прямо на багровое корзно Дмитрия.

— Никак Ржевской? Он и есть! — признал Бренок. Вскоре Ржевской уже натягивал повод и кричал на ходу, ещё тряслись за спиной его две стрелы, торчавшие в кольчуге, как два ощипанных крыла:

— Княже! Татарове грядут!

Ржевской мог уже и не кричать: вокруг Красного холма, всё лучше и лучше видимого, по мере того как подымалось над Куликовым полем солнце и рассеивался туман, сотня за сотней, тысяча за тысячей, тьма за тьмою выливалась, как из преисподней, косматая конница под сенью бесчисленных знамён и бунчуков. Её накапливалось там всё больше и больше, но вливалась она не беспорядочно, там был свой, особый, порядок, задуманный угланами, бакаулом и темниками. Вот уж появилась пешая рать — разношёрстные толпы пленных, наёмников, бедных кочевников. Многие тысячи. На Красном холме полыхнуло, опало и снова полыхнуло, утвердясь, что-то ярко-жёлтое.

— Шатёр ставят! — оглянулся Ржевской.

Но тут в рядах большого полка поднялся лёгкий ропот. Там, по правой стороне холма, втекала в оставленное пространство широкой смоляной лентой чёрная генуезская пехота.

Дмитрий ещё успел сказать слово полку левой руки. Успел вернуться к большому полку.

— Княже! У тя конь три крат споткнулся...

— От судьбы, Михайло, не посторонишься... — Отдай мне твоего коня!

Дмитрий задумался. Подъехали воеводы большого полка и стали просить, чтобы Дмитрий скорей стал под своё великокняжеское знамя, громадное вблизи, с большим шитым жёлтым шёлком и золотом образом Спаса.

— Место моё в полку передовом, воеводы!

— Место великого князя — в середине большого полка, а не то — назади всех, дабы видеть доблести воевод и рядников, дабы награждать и миловать после брани.

— После брани едина награда всем — победа! Нет, бояре! Не повелось так-то! Испокон веков великие князья водили полки за собою, мне ли обычай сей менять, уподобясь Мамаю погану?

— Княже! — решительно сказал Тимофей Вельяминов. — В сей смертельной битве смерть князя повергнет в уныние все полки и дух воев падёт.

Дмитрий наклонил голову и сильно закусил губу. Но вот он тряхнул головой, блеснув золочёным шлемом:

— Будь по-вашему, воеводы! Бренок!

— У стремени, княже!

— Ты конём меняться удумал? Слезай!

Бренок охотно выпрыгнул из седла, подвёл своего чёрного коня великому князю.

— Давай меняться и шлемами! Сымай же и всю приволоку, и доспехи!

Татары ещё не нападали, лишь медленно двигались, уступая напору сзади, но Дмитрий торопился и торопил мечника. Вот они поменялись одеждою, и, когда Бренок надел золочёный шлем, даже ближние бояре не сразу увидели разницу — так похож был теперь Бренок на великого князя. В рядах воинов тоже началось движение. Там ещё застёгивали ремни доспехов, некоторые надевали ещё чистые рубахи, менялись крестами, обнимались перед смертельной битвой.

— Поди, Михайло, и стань под знаменем великого князя Московского!

— А ты? — побелевшими губами еле проговорил Бренок.

— Я иду в передовой полк, дабы вместе со всеми умереть за веру, за землю русскую! Где вы, там и я. Скрываясь назади, могу ли я звать вас на священную битву? Слово моё да будет делом!

Он не дал никому возразить, а чтобы Бренок не смог отринуть великую честь, обнял его и трижды поцеловал.