Дмитрий Донской

Обоз с ранеными тащился медленно, все же дороги не было, так, просека, не больше, трясло страшно, а людям и без того больно и плохо. Охрана невелика, да и кто мог напасть на своей земле, да еще и на героев такой битвы?! Если попадались по пути рязанские деревни, то все от мала до велика сбегались послушать, как была бита мамаевская рать. Охрана обоза уже мозоли на языке набила, рассказывая о переправе, о тумане, о полках, так крепко сражавшихся, но главное, о Засадном полке, вовремя выскочившем и ударившем в спину ордынцам, а потом как гнали тех до самой Красивой Мечи!

Большинству было все равно, где эта самая Красивая Меча, и даже про Засадный полк не все понимали, но хорошо поняли, что бит был проклятый Мамай так, что едва свои ноги унес. Жалели, что не попал тать в плен, что не порвали его, подлого, меж двух берез, как в старину делали!

И уж кормили всех от пуза, и охранников, и раненых, приносили травы, помогали делать примочки, отвары, перевязывали, давали дальше на дорогу и полотен рваных для перевязки, и еды, всего…

Потому, когда путь вдруг заступили какие-то люди, охрана и не забеспокоилась, хотели только сказать, что негоже посреди дня останавливаться на постой, надо поспешить к Москве. Но вышедшие не собирались ни расспрашивать, ни чего-то давать. Они, наоборот, собирались… грабить! Охранники даже опешили. Пока опомнились, схватились за оружие, нападавшие принялись срывать с лежащих беспомощных людей все, что увидели ценного. Сталкивать их с подвод, бросать наземь…

— Ах вы ж тати проклятые! — разозлился один из охранников. — Нас ордынцы не побили, так вы, ржа рязанская, решили добить?!

Бой получился коротким, но не потому, что победили охранники и нападавшие, а потому, что… по полю к обозу мчались оголтелые бабы! Размахивая чем попало и отчаянно крича, женщины подскочили и принялись бить нападавших скалками, ухватами, просто руками. Опешившие разбойники отступили в кусты, из которых недавно вышли.

Одна из баб вела себя так вообще странно, она принялась вглядываться в лицо каждого лежавшего.

— Зря своего ищешь, рязанцев отдельно повезли. Здесь московские лежат.

— Мне московский и нужен.

— Давайте к нам в деревню, своих дождетесь… — предложила та, что постарше.

Предложение было разумным, потому повернули к деревне, а в сторону остального войска отправили известие, что рязанцы нападают на обозы с ранеными. В самой деревне убеждали ратников:

— То не наши были, они из-за реки, в деревне, что за бродом, живут. Мы приметили кто, после разберемся.

Олена все ходила, всматриваясь и всматриваясь. И вдруг… Семен застонал, прося пить. Если б не этот голос, раздавшийся из-под сплошной повязки на лице, ни за что не узнала бы, вернее, не увидела. Бросилась к парню:

— Сейчас, родной, сейчас!

Приподняв голову, осторожно поила, а он вдруг счастливо улыбнулся:

— Олена…

— Не забыл?!

— Как забудешь…

Очнулся Семен не скоро, он и в бою пострадал немало, и от татей тоже, а потому выживал тяжело. Олена уговорила оставить парня у себя, мол, выздоровеет, сам решит, куда ему деваться. Кто-то припомнил, что Семен говорил, мол, одинокий, так пусть остается, ежели в Москве никто не ждет.

В Москву прибыл первый обоз с ранеными. Встречали его без торжественного перезвона колоколов, без хоругвей и криков радости. Напротив, как-то вдруг испугались москвичи. И вдруг по городу прокатилось: первые герои прибыли! Мигом сбежалась вся Москва, разобрали своих и не своих по домам, расспрашивали, расспрашивали, пытали, не видел ли такого-то или такого-то? Не слышал ли об этом или этом?

Раненые, что могли, рассказывали, не скупясь на краски, а где и привирали, то им в вину ставить нельзя. Про битву Пересвета с Челубеем такого порассказали, что совсем непонятно было, кто кого и как поразил копьем. Иногда получалось, что богатырь Пересвет одним копьем и лошадь и всадника пробил.

Но счастливые москвичи верили любым россказням, хотелось надеяться, что это последняя битва с проклятыми, что уж теперь-то на Русской земле наступит мир.

Всех интересовало одно: скоро ли остальные возвратятся? Но пока шли обоз за обозом калечных и просто больных, а потом привезли еще погибших и пока велели не хоронить, мол, завтра князь с дружиной прибудет, тогда и всех вместе с честью земле предадут. Конечно, нашлись те, кто своих родичей все же забрал и поспешил похоронить рядом с дедовыми могилами.

Великая княгиня Евдокия уже знала, что Дмитрий жив, даже не ранен, только сильно пострадал от собственных доспехов, которые ему жизнь спасли. Знали, что Маша осталась вдовой, потому как погиб Микола. Заголосили на многих московских дворах. Рыдала Мария Дмитриевна, оплакивая любимого Миколу… рыдала вдова Тимофея Волуевича Феодосья… вдова сложившего голову за новое отечество Андрея Серкизовича, Мария… вдова Михаила внука Акинфова Аксинья… Тысячи других вдов и матерей, дочерей и сестер русских… Хоть и радостна была победа, но полнилась плачем земля Русская по погибшим на поле Куликовом.