Дневник

Вокруг меня образуется пустота. Надо заключить договор с Володей Забродиным и писать книгу. С «Фондом» и «Об-вом» плохо, но попробую некоторое время подержаться.

Марья (Розанова – прим. ред.) в Москве и кажется в агонии. Полина тоже. С ней плохо. Не знаю, как со мной. Вероятно лучший внутренний показатель – перешагивание через раздражение к оптимизму. Нет. К спокойствию.

Фильм Славы Амирханяна.[64]

С 24–29.VI принимали Александру Леседен с Лорой Фурман. Мы ведомы Андреем и пойдем туда, куда он укажет. В моей жизни появилась Нелли Измаилова.[65] Шлегель,[66]

Илья <Юрий> Кочеврин[67] и, кажется, Олег Янковский. ОН сводит людей точно и точно моделирует ситуацию.

Относительно Х. Разочарование. Меня интересуют Гамлеты, т. е. мужчины, кот. из потенциальной гениальности, из гениального полуфабриката в критический момент могут сотворить себя, как человека, т. е. быть. Но мне смешны Гамлеты, кот. превращаются в Розенкранца и Гильденстерна.

Это интересно. Гамлет, кот. становится Розенкранцем. Убить в себе обоих, тех, кто учились с тобой в Болонье и ты ушел в другую сторону, а они остались на месте. Х., ставший Гильденстерном, а мог быть Гамлетом. Я – не сойду с места.

Надо писать книгу Забродину и Шекспира, а то меня обойдут и буду виновата только сама.

2 июля 1990

Получили письма от Маши. Ей хорошо, но плохо. Хорошо, потому что она живет в другом мире, учится, получает новое развитие. Плохо, потому что одиноко и нет меня. А мне без нее – это без нее, т. е. полжизни.

30 сентября 1990

Бесконечный сентябрь. Написала плохую статью для каталога.

Готовлюсь сразу к отъезду в Хельсинки и в Берлин. Ничего не успеваю. С 25 до 30 много времени провела с бесом Женей Цветковым. Судьбы все плетутся и сплетаются не здесь.

Говорила вчера с Мер. и Х. Ничего не знаю и об этом и вообще ни о чем.

Главное Маша. Отправили с Володей деньги. Спасибо Наташе. До смерти боюсь лекций в Хельсинки. Сны не снятся. Загадывать нельзя ничего. Женя сказал (он гадал), вынув одну карту: будет справедливость. Когда-то мне сказал Боря Иванов: останешься одна, но будет истина. Это не самое плохое, хотя и не самое легкое. И все-таки мне не на что и не на кого жаловаться.

27–28 ноября 1990

Ужасные дни.

23. XI вернулась из Берлина. Это были каникулы целой жизни. Жила по-человечески, полнокровно. Москва встретила меня «нашей» жизнью. Вот она:

25. XI скончался Мераб Мамардашвили. Он умер точно как жил. Одиноко, на аэродроме между Москвой и Тбилиси.

27. XI была гражданская панихида в морге ин-та Морфологии. Кто-то был вокруг, какие-то плохо одетые и плохо вымытые философы отечества, все слишком худые (как Вадим) или рыхлые и ни одного мужчины, кроме того, кто в гробу. Он жил отдельно и в гробу был отдельно и странно, что вокруг стояли эти мужчины и женщины. Я остаюсь одна, совсем одна. На мои плечи ложится все большая нагрузка. Дай силы, Боже, Боже мой!

27. XI положили в больницу Таню. Сегодня, 28.XI, будут делать операцию, а потом… мгла и тьма выхода из операции и ожидания результатов анализа.

Боже, Боже, помилуй мя.

Силы придется брать где-то на все, на все и выглядеть придется хорошо. Иначе «не потянуть».

В Москве – голод. Отцы Отечества болтают языками. Нет ничего. Посмотрим, что будет дальше.

Сегодня очень жалко, что не записала несколько снов, приснившихся в Берлине. Один был о Мерабе. Кажется, он со мной прощался.

Другой был с 22 на 23 ноября, т. е. с четверга на пятницу. Помню, что меня поздравлял с чем-то и жал руку кто-то вроде Горбачева, т. е. высокопоставленное лицо. И еще по логике, известной лишь сну, там были дети – девочки и молоденькие девушки. Это хорошо. Авось «прорвемся».

В Берлине[68]

Отар,[69] Питер Штайн[70] и маэстро Клаудио Аббадо.[71] Была в театре Штайна. Шаубюне 21.XI на пьесе Роберто Риччи и 19 в Филармонии на концерте Аббадо, после чего мы обедали в шикарном ресторане и договаривались об Австрии.[72]

4 декабря 1990

Таню выписали. Дай бог! Только чтобы все было хорошо. Мне противно от себя самой.

В моем черном кольце изнутри налит рис от поминальной кутьи.

В ночь с 4.XII на 5.XII Марьяна <Марианна> видела сон. Мы с ней в комнате и говорим о бытовом. Вдруг она видит, что на окне на ее глазах распускается цветок, огромный пион или лотос и от него идет (из него идет) свет, струится голубой и золотой. Она говорит: Паола Дм<итриевна> да посмотри же. Я оглянулась и чудо с цветком повторилось снова. Какой замечательный сон (со вторника на среду). Но пока, сегодня мне как-то тошно, тошно. От самой себя тоже тошно.

5 декабря 1990