Дневник

30 марта[84]. Получили жалованье. Получил 300 рублей. Пока хозяйка наша варит борщ, Васильев советует сходить на другую улицу. Там, он говорит, у одной бабы брынза свежая продается. Пошли. Хозяйка говорит, что брынза еще не готова. Просит обождать. Делать нечего. Ждем. Прождали около часу. Наконец хозяйка вынесла брынзы, закусили, пошли обедать. Солнце уже склонялось к закату, нужно поторопиться, чтобы не заставить хозяйку ждать с борщом. На улице творится что-то непонятное. Мечутся наши ординарцы, спешно выгоняют куда-то подводы. Берут для себя лошадей. Уже некоторые носятся по улице верхом на крестьянских лошадях. Что такое? Роты выходят на улицу. Строятся. Мы поспешили в команду. Пустились бегом. Здесь тоже тревога.

– Где вы бродите! – набросился на нас поручик Лебедев[85]. – Быстро получайте винтовки и патроны!

Откуда-то принесли кучу патрон и новых винтовок. Получил английскую одиннадцатизарядную винтовку, которую вижу в первый раз. Тяжелая, каналья, – тесак короткий, вроде ножа. Патрон дают на каждого по две цинки[86]. Набил полные карманы, а одну цинку решил нести в руках. Я стою как обалдуй, ничего не понимая. Да и никто не понимает, в чем дело. Все суетятся, нервят. А что случилось? Никто ничего не знает. Капитан Свирщевский с Калинкой с утра ушел в город и ничего, очевидно, и не подозревает. Наконец полк выстроился на улице. Нам, четырем солдатам, поручику Лебедеву и Аболишникову, приказано пристроиться к офицерской роте и состоять в ее рядах. Вышел командир полка. Он, как всегда, спокоен.

– Вещи все оставить на квартирах! – сказал он. – При вещах оставить людей. Хозяйственная часть, канцелярия полка, околодок и комендантская команда останутся здесь! Остальные пойдут со мной!

У меня винтовка, полные карманы патрон, в руках еще цинка и в боковом кармане куртки тетрадь нового дневника.

Уже стемнело, когда мы вышли из Катерлеса и пошли на Керчь. Наш Алексеевский полк был человек 150. Офицерская рота, и я в ней, сзади шагах в 20 шла солдатская рота, за которой ехала повозка с патронами. За нами шел Самурский полк, тоже человек 150. Входим в Керчь. По дороге Гильдовский мне по секрету сказал, что он слыхал, будто большевики высадились где-то близко и мы-де идем занимать Керченскую крепость, где будем отбиваться.

Черт его знает, ничего не поймешь. В городе ярко горит электричество. В сквере гремит оркестр, публика гуляет. Проходим Воронцовскую улицу. Мы запели «Уверлей»[87], самурцы «Бородино»[88]. Мы «Пошли девки на работу»[89]

. Мешаем петь друг другу. Шум, гам. Публика в удивлении смотрит, куда мы идем ночью.

– Прекратить пение! – кричит адъютант. Выходим к морю. Вот и ворота крепости. Вошли, повозки въехали за нами. Часовые, стоявшие на воротах, заперли за нами ворота. Куда же мы идем? Неужели отбиваться будем в самом деле? Идем по железнодорожному полотну. Вот и пристань.

– Стой! Осторожней! Смотри под ноги! Переходи по трапу! Не спи! Упадешь в воду.

Машинально, ничего не понимая, я перешел на баржу, помню, на берегу солдаты что-то сбивали из бревен. Нашей роте отвели место между какими-то перегородками. Баржа большая, железная. Внизу трюм. Деревянная лестница, а вверху голая палуба. Ничего не понимая, куда я попал, для чего, зачем, я свалился на солому и сразу заснул. Одна мысль меня только и угнетала, что я не поел борща. Так долго ждал и не поел. Проснулся. Разбудили. Что такое? Сначала не понял, в чем дело. В барже мерцают огарки свечек. В темноте бродят какие-то люди с мешками, путаются между ногами спящих.

– Получай продукты!