Дневник. 1873–1882. Том 2

Великий князь Михаил Николаевич клонит к назначению генерал-лейтенанта Рерберга, бывшего инженера, а теперь начальника Кавказской гренадерской дивизии, человека хорошего, дельного, но далеко менее даровитого. У нынешнего наместника кавказского замечается та же маленькая слабость, в которой укоряли и его предшественников, – стремление к обособлению Кавказской армии, к замещению всех открывающихся в крае должностей своими местными кандидатами, «кавказцами», с устранением личностей посторонних. Имея в виду еще впереди несколько других новых назначений по Кавказской армии, я воспользовался настоящим случаем, чтобы высказать перед самим государем неудобства и невыгоды такой системы.

После моего доклада я присутствовал при докладе Гирса. Нового ничего нет. Проект договора с Китаем окончательно редактирован после долгих и мелочных споров с Цзеном.

Позже было у меня второе продолжительное совещание о новых предположениях по укреплениям в западном нашем пограничном пространстве. На этот раз обсуждались проекты укреплений Дубно и Киева, составленные той же комиссией, которая разрабатывала и проекты укреплений в Варшавском и Виленском округах. После долгих споров проекты комиссии одобрены.

В последнюю неделю как-то особенно много было похорон. Только что похоронили князя Дмитрия Александровича Оболенского, члена Государственного совета, и барона Врангеля, члена Военного совета, и вот хороним еще одного члена Государственного совета – барона Будберга. В то же время похороны двух знаменитых наших писателей Достоевского – (здесь в Петербурге) и Писемского (в Москве).

10 февраля. Вторник. С тех пор как начались мои боли ноги, в первый раз сегодня мог я воспользоваться приглашением к обеду во дворце. Кроме меня, приглашены граф Лорис-Меликов, Гирс, Андрей Алексеевич Сабуров, Черевин и князь Имеретинский. В последнее время обеды в Зимнем дворце уже не те, что были в прежнее время, при покойной императрице; чувствуется какая-то натянутость, неловкость, фальшь. С грустью вспоминаешь прошлое.

За истощением толков об экспедиции Скобелева и о похоронах Достоевского город, по обычаю, принялся за мелкие сплетни. Предметом разных злых шуток и клевет сделался бедный генерал Анненков (Михаил Николаевич), с которым Скобелев поступил предательски [и гнусно]: вместо благодарности за оказанные Анненковым существенные услуги (устройство сообщений в тылу действующего отряда) Скобелев, неизвестно ради каких побуждений, не донес о ране Анненкова и возбудил какие-то насчет этой раны сомнения. Рана Анненкова сделалась предметом всяких двусмысленных шуток не только в салонной болтовне, но и в газетах[99]

. Я старался сколько мог защитить Анненкова от злословных намеков; поддержал его и великий князь Михаил Николаевич; и результатом стало то, что государь принял Анненкова весьма милостиво, почти час разговаривал с ним и слушал его рассказы.

Другим предметом городских толков был Годичный акт в университете в прошлое воскресенье, 8 февраля. Двое или трое из студентов-евреев вздумали с хор крикнуть и бросить листки с воззваниями против министра народного просвещения и университетского начальства. Суматоха была скоро прекращена самими студентами, которые вытолкали нарушителей порядка, а на другой день избили их, не ожидая приговора университетского суда. Тем дело и кончилось. Сабуров видит в этом случае благоприятный признак в смысле настроения большинства студентов; но в городе рады из мухи сделать слона и ухватились за университетскую историю, чтобы посплетничать на Сабурова. Прежние клевреты графа Толстого злорадствуют.

В политике тишь и пустота. В Константинополе должны начаться переговоры с Портой о разграничении ее с Грецией. Бисмарк согласился стать во главе новой дипломатической кампании, между тем как Англия стушевалась, занятая своими домашними заботами: делом ирландским и военными неудачами в Капской колонии[100].

12 февраля. Четверг. По окончании моего доклада государь призвал в кабинет барона Шернваль-Валлена (статс-секретаря по делам Финляндии), чтобы разрешить возникший между ним и мною щекотливый вопрос о сумме в 40 тысяч марок, назначенной финляндским сенатом в виде добавочного содержания военному министру и на его расходы по делопроизводству относительно вновь учреждаемого финляндского войска. Я отказался от этой подачки сената, заявив, что по высочайше утвержденному положению о финляндских войсках на русского военного министра никаких особых обязанностей не возложено, а потому и в особом по этим войскам делопроизводстве надобности не предвидится.