Дневник. 1873–1882. Том 2

Дело в том, что проект означенного положения был составлен финляндскими дельцами помимо Военного министерства, с полным устранением последнего от заведывания военными силами Великого княжества, и, несмотря на представленные мною весьма существенные возражения против такого обособления и одобрение этих возражений самим государем, проект финляндцев почти без изменения был поднесен на высочайшее утверждение. Когда же я упрекнул в таком подлоге барона Шернваля, мне заявили в успокоение, что положение вводится только в виде опыта и по истечении 10 лет могут быть сделаны изменения, какие окажутся необходимыми.

Ввиду такого заявления я признавал нужным сохранить за военным министром полную независимость мнения при будущем пересмотре положения и не связывать его никак с управлением Великим княжеством. На первый мой отказ от назначенного финляндским сенатом добавочного содержания барон Шернваль отвечал, что сумма уже ассигнована сенатом, внесена в финансовую роспись и отказ мой произвел бы замешательство в отчетности.

Однако же я настоял на своем отказе, присовокупив, что предоставляю финляндскому правительству, во избежание приводимых неудобств, обратить ассигнованную им сумму на улучшения в размещении русских войск в Финляндии.

Финляндцы, разумеется, поняли колкий мой намек. Письмо мое было представлено государю, который и потребовал по этому случаю барона Шернваля в одно время со мной. Я объяснил государю свои побуждения. Государь решил, чтобы назначенную сенатом сумму все-таки доставили в мое распоряжение для покрытия расходов, какие я признаю полезными.

После доклада я заехал к Гирсу, чтобы переговорить с ним по содержанию вновь полученного письма от нашего посла в Берлине. Сабуров, со своею обычною ретивостью, слишком поспешно и горячо уцепился за мой проект о Балканской конфедерации. Он уже собирается заговорить о нем с Бисмарком и даже ввести его в переговоры с Австрией. Гирс испугался такой несвоевременной фантазии посла и прислал мне заметки, набросанные бароном Жомини по поводу означенного проекта. Я поспешил объяснить Гирсу, что, по моим понятиям, было бы преждевременно теперь заводить речь о моем проекте не только с Австрией, но и с Бисмарком. Я вполне согласился с Гирсом, что прежде надобно закончить переговоры, начатые уже о заключении тройственного союза, дать укрепиться этому союзу и уже после того выждать благоприятных обстоятельств, чтобы завести речь о соглашении на случай окончательного распада Турции.

Записка моя была написана вовсе не в виде программы для ведения политики в ближайшее время, а как указание на возможность будущего решения пресловутого восточного вопроса [без общей войны] в тот исторический момент, когда Турецкой империи суждено окончить свое существование. Предварительное же соглашение между большими державами, по моему предположению, могло бы отвратить тот всеобщий катаклизм и европейскую войну, без которых, по укоренившемуся издавна убеждению, не обойдется окончательное падение Оттоманской империи. Только в таком смысле и полагал я полезным когда-нибудь, при благоприятных условиях, завести речь о будущности Балканского полуострова. Таким образом, между Гирсом и мною нет ни малейшего разномыслия. Поэтому решено было в этом же смысле дать указания и Сабурову. Вечером же Гирс прислал мне на просмотр набросанный рукою барона Жомини черновой ответ послу.

18 февраля. Среда. Трактат с Китаем наконец подписан, и маркиз Цзен уехал. Придется ожидать несколько месяцев известия из Пекина о том, будет ли на этот раз ратифицирован новый договор.

Вследствие наших неоднократных разговоров с Гирсом о замышляемом Сабуровым приступе к переговорам с Бисмарком барон Жомини легко изложил общий план нашей будущей политики в виде инструкции для нашего посла в Берлине. У Жомини замечательная способность скоро схватить чужую мысль и развить ее в стройном, почти изящном изложении. Я сделал только одно замечание о том, что в разных местах записки высказываются почти противоположные соображения относительно будущей участи самого Царьграда: делается ссылка то на тайное Рейхенбергское соглашение (по которому Константинополь должен сделаться вольным городом); то на мою записку, оставляющую его в руках турок; то, наконец, на фразу, вырвавшуюся когда-то у Бисмарка, о предоставлении Салоник австрийцам, а Константинополя – русским.