Дневник. 1873–1882. Том 2

Уединенная семейная жизнь, которую теперь я веду, совершенно соответствует моим вкусам и наклонностям. Счастье мое, что у меня нет и никогда не было честолюбия, а подавно – тщеславия. Официальное положение и почет всегда были для меня тягостны. В служебной деятельности, постоянно напряженной и непрерывной, никогда не было у меня других побуждений, кроме только чувства долга; но всегда мечтал я о том, чтобы когда-нибудь достигнуть спокойной и независимой частной жизни. В последние 20 лет крайне тяготили меня придворные обязанности, с которыми связано было звание военного министра. Громадная работа, которая велась в Военном министерстве, часто тормозилась этими обязанностями. Приходилось большею частью вести дела второпях, действовать и говорить не всегда по своему убеждению, а применяясь к чужим взглядам; бороться с интригой, наговорами, сплетнями; встречать зачастую сопротивление от укоренившихся в царской семье и при дворе предрассудков и привычек.

Не думал я сам, что выдержу двадцать лет такой жизни. Не раз приходила мне мысль просить увольнения от должности; раза два было даже очень близко до разрыва; но пока был жив покойный император, решимость моя разбивалась о его благодушие и кротость. В последние же пять-шесть лет своей жизни он стал в такие близкие, добрые отношения ко мне, что немыслимо было покинуть его среди трудных, даже опасных обстоятельств того времени. Только несчастная кончина его могла освободить меня от почетной кабалы, и я не замедлил воспользоваться первым случаем, чтобы вырваться из душной атмосферы на чистый воздух. Теперь только я наконец дышу свободно, наслаждаюсь полной независимостью, принадлежу самому себе и семье своей.

4 июля. Суббота.

Прочел я в «Revue des deux mondes» статью знакомого нам, русским, французского писателя Анатоля Леруа-Больё под заглавием: «L’empereur Alexandre II et la mission du nouveau Tsar»[119]. Статья заслуживает внимания. Автор, очевидно, пользовался хорошими источниками, чтобы так обрисовать личность покойного императора и объяснить многие явления его царствования личными свойствами его. Мне даже сдается, что пером французского автора водила рука человека русского, близко знакомого с петербургским обществом.

«Александр II был умен, благороден и великодушен, у него были высокие стремления, привитые ему наставниками… Он был прежде всего честен и предан благу своего отечества. Но в политике недостаточно одной только честности; необходимы ум, твердый характер и острый взгляд, который находит верный путь в любых обстоятельствах. Нужны решимость и упорство, чтобы двигаться к цели наперекор всем препятствиям.

Никто, однако, не станет отрицать, что Александр II не только сам не обладал этими качествами, но и не мог найти их в своих подданных – в министре, который мог бы стать его Ришелье или Бисмарком. Даже если бы такой человек и имелся бы в его окружении, русский император не смог бы найти его, а найдя, едва ли решился бы передать кому-нибудь из своих подданных бóльшую часть своей власти»[120]

.

«Он не любил давать власть людям слишком самостоятельным, – говорит Леруа-Больё, – боялся предоставить свободу действий и не возмущался ссорами своих подданных в делах, которые сам же им поручал. Хоть царь и жаждал покоя и стремился обеспечить его себе, но он не испытывал неприязни к борьбе влияний и самолюбий; ему даже нравилось, что его министры борются между собой, мешают друг другу. Надо полагать, с его точки зрения, это было залогом некоего равновесия и внушало Александру II уверенность в полноте его власти».

«Александр II часто поддавался влиянию разных факторов – общественных и личных, мужчин и женщин. Но, то ли по расчету, то ли по врожденной склонности, он старался не подпадать под чье-либо одно влияние. И если кто-то в его окружении до конца сохранил над ним власть, то это были люди, малопригодные для роли государственных деятелей и первых министров».