Дневник 1931-1934 гг. Рассказы

Альенди был кроток. «Я все понимаю, ты сторонница абсолютизма». Я даже была тронута его кротостью. Он сказал, что предчувствовал это, он знал, что я не из тех женщин, которые играют в любовь, но потерял голову и его проницательность исчезла. Я не должна его винить. Он хотел бы остаться моим другом на всю жизнь, отказавшись от всего прочего.

Хотя я сознавала, что обманываю Альенди самым бессовестным образом, я уже поверила себе! Меня настолько растрогала моя история и то, как сочувственно Альенди к ней отнесся, что все трудней и трудней мне было помнить, что нет у него никакой любовницы!

А он попросил о прощальной встрече в следующий четверг. Пообещал мне грандиозную сцену, целую драму; раз уж я люблю драмы, я ее увижу, он будет неистовым. Проявились и его юмор, и чувство игры. Он радовался, чуть ли не сиял. В глазах его мелькнула свирепость и он сказал: «Ну, я тебе задам, не хуже твоего отца отделаю. Ты это заслужила. Ты играла моими чувствами». Тема наказания часто встречалась в наших с ним разговорах, но теперь, когда в его глазах пылало пламя, я была потрясена. Мое любопытство разыгралось. Четверг обещал быть интересным.

…Они встретились у метро «Кадет». Маргарита опоздала, и Альенди уже приготовился к тому, что она не придет.

— Я сказала, что не прочь чего-нибудь выпить, но Альенди отверг это: он никогда не выпивает днем и не хочет изменять своим привычкам. На этот раз комната, куда он меня привел, была вся в голубом, стиль мадам де Помпадур, альков оформлен небесно-голубым бархатом. Альенди даже не поцеловал меня. Он сел на край кровати и сказал: «Сейчас ты будешь наказана за то, что превратила меня в раба, а теперь бросаешь». И он извлек из своего кармана плетку.

Вот уж на плетку я никак не рассчитывала. Отец мой обходился со мной невооруженными руками. Я не знала, как реагировать на это. Мне понравилась ярость Альенди, его горящие гневом глаза, его воля. Но при виде плетки мне стало смешно. Он скомандовал, чтобы я разделась. Раздевалась я не спеша, изо всех сил стараясь не рассмеяться.

Ох, Анаис, это был такой скверный театр! Гран Гиньоль. Бульварный роман. Что делать, если ты вдруг оказываешься действующим лицом бульварной книжонки? Какой-нибудь «La Vie Scandaleuse de Sacher-Masoch» [93].

Когда Альенди попытался нанести мне несколько ударов, я все-таки не удержалась от смеха. Ничего возбуждающего здесь не было. Только моя гордость могла пострадать. Я смеялась нелепости, нереальности происходящего. Когда меня бил отец, это было по-настоящему. Мать обычно рыдала в соседней комнате. Я отказывалась плакать.

Альенди сказал, что изорвет меня в клочья, что я буду ползать на коленях, молить о пощаде и делать все, что он прикажет. Но плеткой он коснулся меня лишь несколько раз, а потом я оказалась там, куда он не мог дотянуться. Он подумал, что я с ним играю.

И тогда он произнес фразу, уж точно из грошовой книжки: «Можешь кричать во все горло, никто не обращает внимания на крики в этом доме». После такой классики я расхохоталась вовсю, а он решил, что таким образом я его дразню и подзуживаю.

Незадолго до этой нашей встречи Альенди жаловался мне на монотонность своей работы: ему надоело наблюдать человеческие существа, похожие одно на другое, с одинаковой реакцией, с одинаковым поведением. Я вспомнила об этом, когда удары плеткой разогрели мое тело, faute de mieux [94].

Альенди выглядел довольным. И твердил, что чувствует себя прекрасно, что все получилось чудесно, что он знал, что мне это нравится, что это «разбудило в нем дикаря». Un sauvage pour rire! [95]

Мудрец, будящий в себе дикаря при помощи плетки!

Но я вела себя так хорошо, что в такси он почувствовал возвращение «страсти» (выражаюсь в общем и целом) и весь расцвел. Сказал, что никому и в голову не могла прийти такая сцена, никому. Даже моему отцу! Эта мысль привела его в восторг. Бедняжке Альенди было невдомек, что если я и желала чего-то подобного, так это было желание подвергнуться истязанию плоти настоящей страстью, стать рабой только подлинного дикаря. А Альенди произнес с довольным видом: «От этого у тебя голова должна пойти кругом».

Насмеявшись, мы стали серьезными.

— Вопрос в том, — сказала я Маргарите, — умирают ли сегодня мужчины оттого, что вторгаются в источники жизни или же они вторгаются туда оттого, что чувствуют себя мертвыми и хотят оживить себя, пусть даже искусственно.