Дневник.2007. Первая половина

Описать комплекс невозможно. Ни описания, ни даже кино– и телевизионная съемка не соответствуют и, видимо, не могут, по своей природе, соответствовать произведимому впечатлению. А куда девать без единой морщинки небо? Куда вписать первозданную мощь камня и идущие от него излучения? Сразу, наповал, поражает не тридцатиметровый портал с вырубленными в нем двадцатиметровыми фигурами. Значение имеют не циклопичность фигур, а циклопичность замысла. Вот уж где воспарила национальная идея! А может быть, национальная идея возникает в один миг с идеей государственности?

Сначала издалека насыщаю свой взгляд четырьмя фигурами. Четыре Рамзеса сидят на своих тронах и стерегут время. Скорее всего, и камни и эти фигуры живут своей медлительной каменной жизнью – год за секунду. Одинаковые, казалось бы, лица у этих Рамзесов – все же разные. Но здесь не следует искать разницы в очертаниях, древние каменотесы добивались идентичности, будто ими руководил компьютер. Но камень живой, его массив, как иногда в мороженом-ассорти, жгутами перевивают разные сорта, создавая волшебные переливы. Одна фигура не выдержала вулканической тряски времени. Высокая многотонная корона, да и сама голова лежат подле ног властелина. Шея рассыпалась в прах. У босых ног, с крупными, не царскими, ступнями, стоят небольшие, по колено исполинам, фигурки. Это любимая жена, мать, несколько старших детей. Великий воин и завоеватель был обильно детороден – как указывает путеводитель, видимо по источникам, у него было около 200 детей. Каменные источники врут редко, каменную историю, в отличие от бумажной, переписывать труднее. Хотя бывало и такое. Великие идолы несли потери не только потому, что три с половиной тысячи лет землю трясло и жарило. Наши, ничего не боящиеся, современники тоже приложили руку к разрушению.

Подхожу к колоссам всё ближе. Как хорошо, что я уже не фотографирую. В моем сознании фотографии пирамиды Джосера в Гизе. Они всегда со мною, они пережиты. Теперь, как из проявителя, появляются – и навсегда! – другие. Толстоногий царь Рамзес. Джосеру, кажется, чтобы доказать свою царскую мощь, пришлось бежать вокруг храмового двора. Тренированные цари-воители. Можно представить, как перед Рамзесом, победителем хеттов, трепетала вселенная, их египетская ойкумена. Детали прорастают. Мощные колени, узкая ритуальная борода, широкая грудь, круглый, как звезда, сосок. На предплечье, как у сегодняшних молодых модников, татуировка. Отдельные детали стараюсь не фиксировать, важнее мощь захлестнувших меня впечатлений. Все остальное я посмотрю в учебниках. На колене у царя выбито латиницей имя и дата: февраль 1874 года. Честолюбивые умельцы всех времен и народов трудились, несмотря на обжигающее дыхание Нубийской пустыни. Надписи, как мокрицы, расползлись по всему телу, куда смогла дотянуться шаловливая рука современника. Вот уже и греческое имя и опять дата: 1888. Русских имен, к счастью, нет, сначала русская, сейчас, видимо, исчезающая, деликатность, потом – железный занавес. Старались увековечить свое, мелкое, на века. Поэтому имена не выписываю. Только сам факт.

Среди огромных фигур летают птицы.

Я медлю у входа, кружу, так иногда на море, выйдя из каюты, все кружишь и кружишь по палубе, пытаешься надышаться живительным йодистым воздухом. Я понимаю, что нахожусь возле одной из самых драгоценных святынь человечества. От святыни идут волны.

Нечто подобное, наверное, испытывают многие. Все пассажиры самолета – других нет – разбиты на группки, экскурсоводы уверенными голосами провидцев пересказывают «Бедекер», разворачивают сложные, как выкройки или географические карты, иллюстрации – предварительно показывают живопись, которую путешественники увидят, войдя в храм. Вон в те прямоугольные узкие ворота, в которые два раза в год врывается свет, достигая святилища. Я знаю, что так и готовить себя, и смотреть – не следует. Литография неважный искусствовед, масштабы не передать, цветопередача всегда лжива. Я тоже готовлю себя, чтобы войти внутрь храма. Но тем не менее отмечаю, с какой настойчивостью все фотографируют и фотографируются. Здесь v меня тоже есть целая теория.

Первую свою премию, выражавшую, как считалось, общественное признание, я получил за книгу репортажных фотографий из Вьетнама, который тогда, давным-давно, воевал. В юности я снимал хорошо, настоящее фото – редкое и отчасти сексуальное искусство. Ты охотишься на людей, на женщин и мужчин, важнее всего их внутреннее состояние, а не ситуации. Снимает не аппарат, а душа, сознание, выбор и глаз фотографа. Когда я опубликовал свою первую повесть, я перестал снимать, потому что, фиксируя как бы навсегда, снимок не развивает душу, она перестает слова превращать в мысль. Много фотографирующие люди отвыкают от мысли. Им кажется, что потом их душа так же затрепещет, увидев снимки. Не затрепещет.