Дневник

Ольга Сергеевна, испытывая на прочность благородство и терпение Шиловского, в Ржевском осталась: все-таки она была родной тетушкой Жене Шиловскому-младшему. И только после вступления Е. А. Шиловского в новый брак, точнее, после рождения у него ребенка в новом браке, ей пришлось искать другую квартиру.

4 октября 1932 года Булгаков и Елена Сергеевна «обвенчались в загсе». Свадебным путешествием для них стала поездка в Ленинград — по театральным, деловым, то есть самым интересным для обоих вопросам. А возвращаться пришлось в старую, опостылевшую ему квартиру на Большой Пироговской. Ожидание новой («М. А. этим летом выплатил деньги за квартиру. Она скоро будет готова») растянулось более чем на год. К тому же, пока строили, квартира, по выражению Лямина, «усохла», и вместо 60 кв. м в ней оказалось 47.

И все-таки... В новую квартиру переехали 18 февраля 1934 года. 6 марта Булгаков писал Вересаеву: «Замечательный дом, клянусь! Писатели живут и сверху, и снизу, и сзади, и спереди, и сбоку. Молю Бога о том, чтобы дом стоял нерушимо. Я счастлив, что убрался из сырой Пироговской ямы. А какое блаженство не ездить в трамвае! Викентий Викентьевич! Правда, у нас прохладно, в уборной что-то не ладится и течет на пол из бака, и, наверное, будут еще какие-нибудь неполадки, но все же я счастлив. Лишь бы только стоял дом».

И через несколько дней Попову: «Пироговскую я уже забыл. Верный знак, что жилось там неладно». Но точно ли только к квартире относятся эти слова? Ср. в «Мастере и Маргарите»: «Вы были женаты? — Ну да, вот же я и щелкаю... На этой... Вареньке, Манечке... нет, Вареньке... еще платье полосатое... музей... впрочем, я не помню» (курсив мой. — Л. Я.).

Они оба были счастливы. Любопытно: в трехкомнатной квартире на Большой Пироговской, в прошлом, в годы его брака с Любовью Евгеньевной, у Любови Евгеньевны была отдельная небольшая комнатка. В трехкомнатной квартире в Нащокинском у Елены Сергеевны отдельной комнаты не было: Елена Сергеевна была всюду. В единственной просторной — столовой-гостиной, где вскоре появился рояль, оттеснив к стене обеденный овальный стол и в угол — рабочий столик-бюро Елены Сергеевны (почему-то называвшийся «Психеей»). Из столовой налево — маленькая комната Сережи, тоже, разумеется, царство Елены Сергеевны. А направо из той же столовой — дверь в кабинет, служивший одновременно супружеской спальней. («Что касается кабинета, то ну его в болото! Ни к чему все эти кабинеты», — писал Булгаков Попову.)

В этой комнате у окна — старый письменный стол, а вскоре и прекрасное бюро, «александровское»» бюро, любовно купленное Еленой Сергеевной на какой-то дворцовой распродаже. Теперь Булгаков обыкновенно работал за массивной откидной доской бюро. У глухой торцовой стены этой вытянутой к окну комнаты — тахта-постель. Здесь, лежа на этой тахте, Булгаков диктовал Елене Сергеевне. Здесь, умирая, шептал ей последние слова любви: «Королевушка моя, моя царица, звезда моя, сиявшая мне всегда в моей земной жизни...» Здесь ей потом снился...

В первые же месяцы их супружеской жизни он сделал доверенность на ее имя: «Настоящей доверяю жене моей Елене Сергеевне Булгаковой производить заключение и подписание договоров с театрами и издательствами на постановки или печатание моих произведений как в СССР, так и за границей, а также получение причитающихся по этим договорам сумм и авторского гонорара за идущие уже мои произведения или напечатанные» [14 марта 1933 г.].

Она храбро взяла на себя деловую переписку. Нельзя сказать, чтобы у нее сразу получилось, но эта ее деятельность чрезвычайно нравилась обоим. Она писала под его диктовку — пером и на машинке. С бесконечным наслаждением, смеясь и плача, слушала его домашние чтения. Не постигала, почему другие, даже самые близкие, милые, доброжелательные, не видят, что это — чудо, что он — гениален...

Знаю случаи, когда он гневался на нее. Например, когда Сережка порезал палец (см. запись 10 марта 1934 г.). Или в письме (3 июня 1938-го): «Ку!.. Одно место в твоем письме от 31-го потрясло меня. Об автографах. Перекрестись, Ку... Ты меня так смутила, что я, твердо зная, что у меня нет не то что строчки горьковской, а даже буквы, собирался производить бесполезную работу — рыться в замятинских и вересаевских письмах, ища среди них Горького, которого в помине не было. У меня нет автографов Горького, повторяю! А если бы они были, зачем бы я стал отвечать, что их нет? Я бы охотно сдал их в музей! Я же не коллекционер автографов. Тебе, Ку, изменила память, а выходит неудобно: я тебе пишу, что их нет, а ты мне, что они есть!»

Не знаю случая, когда бы она сердилась на него. Любила, волновалась, верила, оберегала. Боготворила...

Много позже, в октябре 1955 года, сделала запись на листке календаря.