Дневник из преисподней

Вода прибывала так быстро, что за несколько минут покрыла все вокруг и увлекла меня на самое дно, заливая легкие, проникая в уши, разъедая глаза. Я тонула в ней и одновременно видела милорда со стороны, стоявшего на огромных серых валунах и равнодушно взирающего на мои тщетные усилия выплыть и выжить. Но затем он протянул мне руку, вытянул из воды и я пришла в себя, избавившись от фантазий в моем собственном сне.

Мы по-прежнему находились в его замке. Только я лежала на полу, а сухой кашель разрывал мои бронхи и легкие, наполненные воображаемой водой. Слезы скатывались с ресниц к самым губам, и я ощущала их соленый привкус. Милорд поднял меня и коснулся пальцами моих слез. Его лицо изменилось. Открытая ненависть исчезла, оставив после себя лишь легкую тень негодования и скрытой неприязни.

— Я никогда не знал своих слез, Лиина, не чувствовал радости и не смеялся. Твое появление изменило это, заставило меня сожалеть о моей прошлой жизни. Я прикасался к твоим чувствам, даже к твоей любви, и желание владеть ими снова и снова поглотило меня целиком, — перейдя на ты, он привлек меня к себе и почти коснулся губами соленых ресниц.

На какое-то мгновение мне показалось, что наши тела и души сливаются в одно целое, и огненный шар взорвался в моей голове, а его осколки растворились в черной ночи без звезд и планет. Я словно услышала чужие мысли, ощутила чуждые мне эмоции — чуждые настолько, что они испугали меня еще больше, чем прозвучавшие слова. Казалось, душа милорда была заперта в клетке, а чувства абсолютно подконтрольны воле разума, столь сильного, что для него не существовало разницы между добром и злом, жизнью и смертью, ненавистью и любовью, как не существовало границы между рациональным и чувственным.

Для человека, чьи чувства и эмоции лишь увеличивали свое значение, преломляясь через призму тех или иных жизненных событий, подобная пустота была пугающей. Со свойственным мне эгоизмом юности я даже представить себе не могла, что существует подобная воля, подчиняющая себе все человеческое.

Часть его пустоты вошла в меня, соединив нас. Эта связь ошеломила милорда. Он выпустил мое плечо и оттолкнул меня. Толчок был настолько сильным, что разбудил мое застывшее тело и снова уронил его на каменный пол. Я почувствовала, что ушиблась, но мои глаза, не отрываясь, смотрели на милорда среди абсолютной тишины, давившей точно так же, как и черные каменные своды, окружавшие нас обоих. Когда я закрыла глаза, милорд наклонился ко мне и шепотом, от которого по телу побежали мурашки, произнес:

— Ты знаешь, как боль растворяет человеческую волю, Лиина?

Его голос вошел в меня вместе с моим дыханием и мне не хватило сил, чтобы встать с колен, стынущих на холодных и неровных каменных плитах. Холод и страх парализовали мое тело, но они же и разбудили меня. И разве могла я предвидеть, что сон обернется кошмаром наяву, который будет преследовать меня долгих пятнадцать лет?

А через год я впервые повстречалась со смертью и мой мир перевернулся и замер в молчании и настороженности, отделившись от всего остального мира, и застыв в белом и холодном пространстве снега и льда. Все вокруг лишилось своих ярких красок, запахов и звуков. Я словно спустилась в ледяные пещеры, наполненные пустотой и тишиной.

Она ушла… Единственный и самый дорогой человек на всем белом свете, понимавший меня так, как никто и никогда больше не понимал. Мама…

Свет, исходивший от нее, от ее улыбки и глаз, от ее слов, касался меня, и я купалась в его тепле и ласке. Ее красота завораживала, ум заставлял гордиться, и моя любовь была безгранична, беспредельна, сильна и огромна, как океан, несущий свои волны земным материкам. Я слишком любила ее, и мир существовал для меня, потому что она была рядом. Даже окружающие люди ничего не значили для меня, потому что значение имела только она. Мнения и слова других людей обтекали меня с двух сторон, не затрагивая ни души, ни тела, потому что только она владела моей душой и только ее мнение являлось истинным.

Эта смерть потрясла меня до самых отдаленных глубин моего сознания и мой мир, казавшийся прежде незыблемым и вечным, рухнул навсегда. Боль сожгла меня и нанесла рану, от которой я так и не оправилась. Сердце мое застыло и я не понимала, почему окружающий меня мир не умер вместе с ней. Почему она мертва, а солнце светит все так же? Почему небо ничуть не изменилось, а птицы продолжают петь и радоваться жизни? Даже похоронив ее, я не могла до конца поверить в то, что больше ее не увижу. И моя душа не в силах была сопротивляться чувству вины.

Так смерть впервые вошла в мою жизнь. Боль впервые обожгла мое сердце и оно покрылось непроницаемым панцирем, защищающим меня от воздействия внешнего мира. Сам инстинкт самосохранения заставил мое сердце укрепить броню, опасаясь, что следующих атак оно просто не выдержит. Мое сердце не могло исцелиться. Его раны не просто кровоточили, они были обнажены, и броня была единственным способом скрыть эти раны даже от меня.