Дневник, найденный в ванне

Его спина была знакома мне вроде бы лучше, нежели лицо, которое изменила растительность. Я наклонился, и тогда заметил тонкий, сложенный в петлю ремешок, который высовывался из-под ванны. От неожиданности я даже вскочил на ноги. Ну конечно, это был шпион с фотоаппаратом! Я с трудом расслабил мышцы, сел и какое-то время ждал, когда он заговорит. "Подослан, - думал я. - Подослан, чтобы... Чтобы что? Увидим... Сейчас он за меня возьмется".

Молчание затянулось, стало неприятным.

Я хотел пустить воду в ванну, мне нужен был этот шум, но это могло выдать мою слабость. Я касался пола только мысками ног, и, как это нередко бывает в таком неудобном положении, левая нога у меня начала трястись, и тряслась все сильнее и сильнее, пока не впала в некий свойственный ей самой ритм.

- Вы... давно? - спросил я словно бы нехотя, глядя ему в спину.

В зеркале были видны намыленные щеки, глаз его я не видел. "Ответит, когда дойдет до уха", - решил я. От уха он, однако, перешел к подбородку, а я так и не услышал ни слова.

- Вы давно здесь? - спросил я еще раз.

- Дальше, - сказал он, не прекращая скрести под подбородком.

- Что - дальше? - спросил я, сбитый с толку, но он не соизволил даже ответить. Склонившись над умывальником, он небрежно споласкивал лицо.

Водяные брызги долетели даже до меня.

- Осторожнее. Вы брызгаете, - сказал я.

- Тебе это не нравится? Так можешь идти.

- Я здесь обосновался первым.

Он одним глазом глянул из-под складок полотенца.

- О? В самом деле?

- Да.

Он швырнул полотенце на пол и, протянув руку за пиджаком, бросил мне:

- Обед был?

- Не знаю.

- Впрочем, сегодня без мяса, - пробормотал он так, словно обращался сам к себе. Затем поправил одежду, отряхнул рукав и, подтянув штаны, добавил: - Хоть бы картошки жареной дали, а то наверняка снова каша. Вечно эта каша. Жареного бы чего-нибудь, чтоб им пусто было, попробовать.

Затем мельком посмотрел на меня.

- Ну, ты начинаешь, или как? А то я пойду.

- Что я должен начинать?

- Не прикидывайся. Старо.

- Я не прикидываюсь. Это вы прикидываетесь.

- Я? - удивился он. - В чем, например?

- Вы знаете, в чем.

- Так можно без конца, - рассудил он неохотно. Потом внимательно присмотрелся ко мне. У меня не осталось никаких сомнений. Последний раз я его видел, когда он фотографировал секретные документы в сейфе.

- Штатник? - медленно произнес он. - А почему? Очередь на мундирники, да?

- Какой штатник?

Он подошел ближе и посмотрел на мою ногу. Она заинтересовала его.

- Стукач, - решил он наконец.

- Что? Кто?

- Ты!

- Я? Может, вы будете, наконец, говорить вразумительно? Никакой я не штатник и не стукач.

- Нет? Тогда откуда ты? Из выплюйницы?

- Какая выплюйница?

- Тогда откуда? Из ниоткуда? И чего ты хочешь?

- Ничего. Это вы чего-то хотите.

- Да-а?

Он прошелся два раза по ванной от стены к стене, засунув руки в карманы, от двери искоса посмотрел на меня, наконец остановился и сказал:

- Ну, хорошо, хватит. Допустим, что я ошибся. А ты не шифролаз случайно?

- Нет.

- Сороковуха?

- Я не знаю, о чем вы говорите.

Он протяжно свистнул.

- Ладно. Не верю, но ладно. Мне-то что за дело? Ну, лезь сам в дерьмо. Так, говоришь, ты миссийщик?

Я колебался, не зная, что сказать.

- Я не вполне понимаю, о чем вы говорите, - начал я, - но если речь идет о моей миссии...

- Та-а-ак, - протянул он. - Инструкцию получил?

- Получил, но...

- Испарилась?

- Да. Вы, может, знаете, что...

- Погоди.

Он наклонился, достал из-под ванны фотоаппарат в футляре и, усаживаясь осторожно на биде, извлек из-под крышки футляра бисквит.

- Мясной рулет с обеда, - пояснил он с полным ртом. Несколько крошек упало ему на грудь. - Занимаюсь самопожертвованием, как видишь. Хочешь, значит, знать, что тут делается?

- Хочу.

- Священник был?

- Был.

- Лилейная белизна?

- Извините?

- А, еще нет! Хорошо. Как будто бы восьмидесятка.

Он примеривал какую-то мысль к моей непрерывно трясшейся ноге, внимательно вглядываясь в нее, не переставая жевать. При этом кончиком языка он не давал упасть с губ наиболее крупным крошкам.

- После старика, - заключил он наконец. - А жирного тебе уже подсовывали? Пухляк, отъевшийся! Можешь не говорить: по тебе видно. А тик - это явно после старика.

Он ткнул пальцем в футляр фотоаппарата.

- Не голоден? Хочешь?

- Спасибо.

Казалось, он даже не слушал, что я ему отвечаю, поудобнее усаживаясь на стульчаке, умудряясь не задеть крестцом торчавшие сзади краны. Его движения были сноровистыми и рассчитанными, словно он полжизни просидел на унитазах.

- Храпа, - сказал он с какой-то тоской, - насмотрелся, а? Кожа синеет, бородавочки в парочки... Затем струпья живой изгородью, темно, смутно, мутно, а ты - как авгур какой-то, ломающий голову над чихом! Кустиком в ухе, холера, говорит, а ты и так, и сяк, складываешь, раскладываешь - и ничего не понимаешь. У тебя сейчас что: испытание или уже выподление?

- Извините, - сказал я, - но...

- На испытании, - решил он. - Комбинациями занимаешься, брат, и тем живешь! Чайком живешь! Долго так не протянешь! Нога любит иногда так вот, что дальше некуда, и не хочет, проклятая, перестать. Булавками во сне тебя кололи?

- Нет. Почему вы...