Когда прогулка кончилась, каждый из нас дал марку или две вознице, и, сев в свои машины, мы двинулись к охотничьему дому Геринга на берегу живописного озера. Геринг поехал вперед. Он встретил нас в великолепном, с иголочки, белом летнем костюме и пригласил в свой бревенчатый дом, прекрасно скопированный с дома благородного средневекового помещика, если только в те времена вообще существовали благородные люди. Мы разбрелись по дому, пили чай, кофе или пиво, смотря по вкусу. Вице-канцлер фон Папен сидел на почетном месте, слева от меня. Сэр Эрик Фиппс, английский посол, – напротив; французский посол – справа, через два человека от меня. Разговор был неинтересный, внимания заслуживали, пожалуй, только скупые реплики по поводу новой книги адмирала Шпиндлера о боевых действиях германского флота в мировой войне. Я прервал разговор об этой книге, сказав:
– Если бы люди знали историческую правду, большой войны никогда больше не было бы.
Сэр Эрик и Франсуа-Понсэ почему-то долго смеялись над этим, но ничего не сказали. Наступило долгое молчание, после чего мы обратились к другим, менее рискованным темам.
В шесть часов Геринг стал показывать нам свои владения и на каждом шагу обнаруживал такое тщеславие, что гости то и дело насмешливо переглядывались. Он повел нас на берег другого живописного озера и показал склеп, высокое каменное основание которого выходило прямо к озеру, – самое роскошное сооружение такого рода из всех, какие мне доводилось видеть. Это была могила первой жены Геринга, чьи останки перевезены из Швеции, где народ проявил неприязнь к нацистской Германии, разрушив могилу. Геринг громко хвастался великолепным склепом, где, как он сказал, будут в свое время погребены и его останки. Все это продолжалось с полчаса. Сэр Эрик и я, утомленные этим забавным зрелищем, решили подойти к Герингу попрощаться. К тому же мы торопились в Берлин, до которого было пятьдесят миль. Заметив это, синьора Черрути мгновенно встала, – она не могла уступить нам свое священное право всегда и везде быть первой.
Я сказал, что государственный секретарь Хэлл жаловался на нарушение немцами договора и на их несправедливое отношение к американским кредиторам. Он притворился, будто ничего не знает об этом. Мы откровенно поговорили об ошибках, которые, как видно, сделали невозможным то, на что надеялись немцы, – более свободный доступ на американские рынки. Мы согласились, что помешательство Гитлера на мнимом экономическом господстве очень опасно. Шмитт сказал, что канцлер вопреки позиции, занятой Соединенными Штатами, будет еще упорнее навязывать Германии свой режим. Я сказал, что эта позиция вызвана тремя причинами: неразумным обращением с евреями, что повлекло за собой активный бойкот, тайным нарушением Германией договора, предусматривавшего некоторые торговые привилегии для Америки, и отказом министерства иностранных дел объяснить подобные акции или хотя бы ответить на мои настоятельные официальные запросы о причинах такого поведения. Я заметил также, что все это вызывает широкое возмущение общественности, а кроме того, теперь, когда со дня на день ожидается, что Германия объявит о своей неплатежеспособности, выяснилось, что в последнее время Германия закупала у американских промышленников по сто аэропланов в месяц. Все это так несовместимо! Партийные деятели поглядывали на нас слишком пристально, и мы разошлись в разные стороны. Шмитт был очень встревожен.