Дневник последнего любовника России. Путешествие из Конотопа в Петербург

«…Анюта, Анюта, ты мне голову скружила! Для чего я тебя не узнал 15 лет тому назад… Я бы избегнул скаредностей, житие мое исполнивших. Я бы удалился от смрадных наемниц любострастия, почтил бы ложе супружества»…

Наемниц любострастия… страсть, господствовавшая во всю жизнь надо мною… Ах, как долго тянется ночь. Кажется, что никогда она не кончится, проклятая, а за стеной кто-то скребется, скребется, скребется. То ли мыши, то ли Наташенька. Может, ее тоже обуревает страсть? Я живо представил, как Наташенька раскинула по постели свои руки-ноги, жаждет найти друга для утех. А не пробраться ли к ней в комнату?

Чтобы избавиться от этого искушения, я сделал несколько глотков из походной фляжки и представил, как сестра моего приятеля нанизывает на булавку стрекозу. Однако даже и такая картинка не истребила мое желание. Напротив – она его усилила, вдруг придав ему то направление, которое возникает, когда видишь, как на дворе секут кнутом проштрафившуюся бабу. Руки ее связаны, щелкает кнут, а баба вздымает свой пышный белый зад и только повизгивает…

Я стер побежавший по лбу пот и представил, как Наташенька насаживает самого меня на булавку, как я извиваюсь в нежных пальчиках девушки, с ужасом смотрю в ее сосредоточенные зрачки, вижу ее сжатые от напряжения пухлые губы… мне больно…. Но вместе с болью в сердце приходило и некое сладострастное чувство… То чувство, которое поэт именовал, вероятно, упоением на краю бездны.

Бездна, бездна, бездна!

Валдай

В Валдаях я отвел душу. Это было чудесное пиршество плоти. И вино, и бани с краснощекими, грудастыми, бедрастыми и алоязыкими девками. Распариваясь в парных и предаваясь страстям, мы с девками затем кидались в пруд… Пруд шипел, как камень, на который в парной плеснули воды. О, незабываемый Валдай, твои наслаждения вошли в меня, как благодатный дождь в пересохшую землю.

* * *

…Сижу, закутавшись в плащ, отхлебываю из походной фляжки и меланхолически поглядываю из брички. Чем ближе к Петербургу, тем чаще дожди, и небо хмурое.

– Что это, барин, ты такой понурый? – спросил Тимофей с усмешкой. – Скучно без девок валдайских?

– А тебе не скучно?

– Что ж мне, справил нужду, и ладно.

Вот человек: справил нужду, и ладно ему. Никаких мечтаний и ненужных воспоминаний в голове. Так и нужно жить.

* * *

…Подъезжаем к Новгороду – сколько монастырей, церквей отрываются взору. Здесь их сила, но значит, здесь силен и враг. Чувствую, непросто мне будет в Новгороде. Заехали в город с южной стороны, а с севера в него заползают холода. Люди выходят из храма лета и надевают головные уборы.

Мертвый товарищ

В Чудове, едва живой после кутежа с офицерами уланского полка, встреченными мною в Новгороде, я разместился на ночь не в гостинице, а в посконной избе – не желал, чтоб проезжающие дамы узнали, что у гусара физиономия от пьянства может распухать точно так же, как у какого-нибудь забубенного пропойцы. Приказал хозяину немедля подать мне шампанского. У того шампанского не было, и мне принесли медовухи. Залпом опустошив полкрынки, я сел за стол, чтоб записать в дневник, как кутил в Новгороде. Вернее сказать – это только начали мы кутить с уланами в Новгороде, но затем переместились, кажется, в Подберезье, а уж оттуда – в Спасскую полесть…. Или же наоборот: из Подберезья через Новгород – в Бронницы, а уж потом обратно в Спасскую полесть. Впрочем, сейчас точно сказать не могу, куда и откуда мы перемещались во время этого кутежа. Да это, собственно, не столь и важно. Куда забавнее мне показалась вскочившая в голову мысль о том, что нашу кутящую братию судьба пускала по окрестным городам и весям с той же беспощадной необратимостью, с какой нож размазывает масло по куску хлеба. Взяв перо, я призадумался – с чего же именно начать описание последних похождений, и тут, вероятно, уснул. Пишу «вероятно» потому, что утверждать, что наверное уснул, не могу. Ведь если б я действительно уснул, то как мог бы швырнуть кочергу в дверь чуланчика, чтоб спавший там Тимофей не присвистывал во сне? Эту кочергу я потом обнаружил у двери чуланчика. Впрочем, и это тоже не так уж и важно, где я ее обнаружил потом. Вот черт… мысли путаются, сбиваются… А все оттого, что никак не могу понять – спал я тогда или это и в самом деле со мной такое приключилось. Все словно наяву происходило, хотя никак не могло наяву происходить!

Итак, только было взялся я за перо, как в комнату вошел мой товарищ по корпусу, поручик Чистяков. Я подумал – как же это он здесь оказался, когда года три назад застрелился? Сам я его не хоронил и не знаю, отчего он вздумал застрелиться, но рассказывали, что от неразделенной любви.