Дневник последнего любовника России. Путешествие из Конотопа в Петербург

…От Чудова до Петербурга всего несколько часов пути, но как они тянутся, эти часы, сколь медлительными кажутся лошади! Хочется побыстрее узнать – для чего меня вызвали срочным предписанием. Впрочем, так всегда – чем ближе цель, тем нетерпеливее человек. Будучи под Брянском или в какой-нибудь Черной Грязи, я об этом предписании едва ли даже и помнил – ехал себе и ехал. А теперь вот ерзаю от нетерпения. Но главное – мечтаю быстрее прибыть в Петербург, встретить друзей, знакомых… Мечты, мечты… Не волчья ли вы ягода, манящая простака своим влажным прельстительным блеском. А попала в руки – так и ужалила. В Едрове обедал в трактире, где хозяйкой была толстая старуха, называемая всеми Аннушкой. У нее был тяжелый воловий взгляд и красные натруженные руки, которыми она успевала и тарелки протирать, и монетками туда-сюда по столам щелкать, и муженька своего, пьяного никчемного старичка, которого даже мальчишки половые называли Андрюшкой, подзатыльником угостить.

«Уж не та ли это самая Аннушка, высокими душевными качествами которой восторгался когда-то Радищев, – подумал я. – А этот жалкий старик не тот ли самый Андрей, в котором он увидел работящего и достойного человека? Пока они были молоды и бедны, искру поэтического восторга в душе писателя высекли благородными своими помыслами и мечтаниями, а как добились своего, нажили добра, так и скуксились».

Мечта ведь как горка: только достиг вершины, так и нет уж иной дороги, кроме как вниз. Что ждет меня в Петербурге?

Предчувствие Петербурга

Как я люблю, приближаясь к Петербургу, выискивать в окружающем калейдоскопе картинок его призраки! И в этот раз всматривался я в лесные и проселочные горизонты, чтоб угадывать в них эфирное отражение этого города – ведь нет на свете ничего раздельного, и далеко от своего вместилища простирает красота свои черты.

«С. Петербург – моя любовь и вожделение»

Впрочем, и красота Петербурга, и все его великолепие были бы лишь леденящими душу пустыми формами, если б не жило в этом городе мое сердце. Подобно тигру, высматривающему добычу, вглядывался я в призрачные дали, чтоб воскресить в памяти былое. Нет ничего слаще таких мгновений, слаще предчувствия скорой встречи с тем, что так тебе мило. Но уж так заведено в этом мире – лишь только душа начинает расправлять свои крылья, готовясь пуститься в несказанный полет, силы покидают плоть. Или же сама жизнь преподносит тебе неожиданные, но непременно неприятные сюрпризы. Тяжкий сон навалился на меня. Все милые призраки канули, даже не показавшись. Мне снилось, что я стал русской печкой с затопом и отдушиной. Румяные бабы ставили в затоп пироги, а из отдушины я гнал угарный газ, чтоб отогнать полчища жирных свиней, которые хотели эти пироги сожрать. Ау, любимый город…

Петербург!

Прибыв в Петербург, я отправился на прежнюю свою квартиру на Фурштадской. Однако едва я выскочил из брички, дом, дотоле весело шумевший на разные голоса, точно вымер. Лакей через дверь сказал загробным голосом, что открывать мне не велено ни под каким видом. Пришлось снять квартиру через пару кварталов, где меня еще не знали. Приказав Тимофею выгружать вещи, я сразу же поскакал в генеральный штаб. Там я спросил заведующего канцелярией ротмистра, зачем меня срочно отозвали из Конотопа.

В ответ ротмистр пожал плечами и сказал, что то знает лишь генерал Растопчин, предписание подписавший.

– Так веди меня к Растопчину!

– Его нет-с.

– А где ж он-с?

– Прошу прощения, но сегодня генерал мне не доложил-с, где находится, – съязвил ротмистр.

Когда на следующий день я прибыл в штаб, ротмистр сказал, что Растопчин изволил отбыть в неизвестном направлении. Через пару дней выяснилось, что он отбыл на отдых в свое поместье, а когда прибудет, неизвестно.

Я исправно ходил в штаб, чтоб получить новое предписание, но Растопчина все не было. Мне говорили, что он то отбыл в Царское Село, то – в посольскую миссию, то – лечит подагру. Генерал оказался столь недостижимым, что начал уже представляться мне чем-то вроде бескрайних северных далей, озаренных таинственными огнями северного сияния, а его подагра – помесью росомахи и кербера, эти дали охраняющей.

Высказал эти свои представления о генерале ротмистру. Тот в ответ так выпучил глаза, что я уж не стал ему сообщать, что подагра представляется мне иной раз и некой птицей, клюющей, подобно прометеевскому орлу, генерала, но только о четырех лапах и с хвостом.

Призрак кузнечихи