Дневник провинциала в Петербурге

И действительно, лжесудьи, враз сбросивши декорум, оказались добрейшими малыми. Они так блягировали, что даже Шалопутова - и того заткнули за пояс. В довершение всего дозволили снять с кандальных кандалы, что, разумеется, произвело фурор и сразу приобрело им с нашей стороны популярность. Шампанское лилось рекою; Шалопутов рассказывал, как он ездил в Ирландию и готовился, вместе с фениями, сделать вылазку в Англию; Корподибакко уверял, что он был другом Мадзини и разошелся с ним только потому, что Мадзини до конца жизни оставался упорным католиком. Тосты следовали один за другим.

- За Гарибальди! - провозгласил лжесудья, рисовавший домики. - За Гамбетту! - ответил ему лжепрезус.

- За нашего губернатора! - скромно поднял бокал Кирсанов.

Словом сказать, все одушевились и совершенно позабыли, что час тому назад... Но едва било двенадцать (впоследствии оказалось, что Hotel du Nord в этот час запирается), как на кандальников вновь надели кандалы и увезли. С нас же, прочих подсудимых, взыскали издержки судопроизводства (по пятнадцати рублей с человека) и, завязав нам глаза, развезли по домам.

- Господа! завтра опять допрос в те же часы! - весело, сказал нам лжепрезус, - - мы не арестуем вас и вполне полагаемся на ваше честное слово, что вы не выйдете из ваших квартир!

- Позвольте мне вот с ним! - попросил Прокоп, указывая на меня.

- Можете-с.

Затем было дано еще несколько разрешений совместного жительства, что возбудило новый фурор и новую популярность.

На другой день опять допрос и ужин - с тою же обстановкой. На третий, на четвертый день и так далее - то же. Наконец, на седьмой день, мы так вклепались друг в друга и того сами на себя наболтали, что хоть всех на каторгу, так впору в тот же день нам было объявлено, что хотя мы по-прежнему остаемся заарестованными на честном слове в своих квартирах, но совместное жительство уже не допускается.

Когда я брался за шляпу, производитель дел таинственно отвел меня в сторону и до крайности благожелательно сказал:

- Знаете, а ведь ваше дело очень плохо!

- Неужели?

- Так плохо, что самое малое, что вас ожидает, - это семь лет каторги. Разве уж очень искусный адвокат выхлопочет снисхожденья минут на пятнадцать!

- Это ужасно!

- Что делать! Уж я старался - ничего не поделаешь! То есть, коли хотите, оно можно...

- Ах, сделайте милость!

- Можно-то можно, только вот видите ли... подмазочка тут нужна!

- Но сколько? скажите!

Производитель дел с минуту подумал, пошевелил пальцами, как бы рассчитывая, сколько кому нужно, и наконец произнес:

- Вы стами тысяч можете располагать? Я даже затрясся весь.

- Сто тысяч! да у меня и всего-то пять билетов второго внутреннего с выигрышами займа... на всю жизнь, понимаете? Сто тысяч! да ежели я в сентябре не выиграю, по малой мере, сорок тысяч - я пропал!

- Ну, в таком случае дайте хоть два билета!

- Два - с удовольствием! С велличайшим удовольствием! Два билета - и я буду совершенно чист?!

- Чисты как алмаз - ручаюсь. Так завтра утром я буду у вас.

- О! с удовольствием! с велличайшим удовольствием! Мы крепко пожали друг другу руки и расстались.

Это была первая ночь, которую я спал спокойно. Я не видел никаких снов, и ничего не чувствовал, кроме благодарности к этому скромному молодому человеку, который, вместо ста тысяч, удовольствовался двумя билетами и даже не отнял у меня всех пяти, хотя я сам сознался в обладании ими. На другой день утром все было кончено. Я отдал билеты и получил обещание, что еще два, три допроса - и меня не будут больше тревожить.

Но вот наступил вечер - кареты нет. Пришел и другой вечер - опять нет кареты. Я начинаю беспокоиться и даже скучать. На третий вечер - опять нет кареты. Это делается уже невыносимым.

Бродя в тоске по комнате, я припоминаю, что меня, между прочим, обвиняли в пропаганде идеи оспопрививания, - и вдруг обуреваюсь желанием высказать гласно мои убеждения по этому предмету.

"Напишу статью, - думал я, - Менандр тиснет, а при нынешней свободе книгопечатания, чего доброго, она даже и пройдет. Тогда сейчас оттиск в карман - и в суд. Вы меня обвиняете в пропаганде оспопрививания - вот мои убеждения по этому предмету! они напечатаны! я не скрываю их!"

Задумано - сделано. Посыльный летит к Менандру с письмом: "Любезный друг! ты знаешь, как горячо я всегда принимал к сердцу интересы оспопрививания, а потому не желаешь ли, чтоб я написал для тебя об этом предмете статью?" Через час ответ: "Ты знаешь, мой друг, что наша газета затем, собственно, и издается, чтобы распространять в обществе здравые понятия об оспопрививании! Пиши! сделай милость, пиши! Статья твоя будет украшением столбцов" - и т. д.