Дневник провинциала в Петербурге

Или еще фортель. Если стал в тупик, если чувствуешь, что язык у тебя начинает коснеть, пиши смело: об этом поговорим в другой раз - и затем молчок! Ведь читатель не злопамятен; не скажет же он: а ну-ко, поговори! поговори-ка в другой-то раз - я тебя послушаю! Так это дело измором и кончится...

Итак, работа у меня кипела. Ложась на ночь, я представлял себе двух столоначальников, встречающихся на Невском. - А читали ли вы, батюшка, статью: "Может ли быть совмещен в одном лице промысел огородничества с промыслом разведения козлов?"? - спрашивает один столоначальник.

- Еще бы! - восклицает другой.

- Вот это статья! какой свет-то проливает! Директор у нас от нее без ума. "Дочери! говорит, дочери прикажу прочитать!"

Сердце мое начинает играть, живот колышется, и все мое существо наполняется сладким ликованием...

Но на одиннадцатый день чувство действительности все-таки заявило о правах своих. Нельзя безнаказанно, в течение семи дней сряду, не выходя из нумера, предаваться изнурительным исследованиям о церемонияле при погребении великого князя Трувора. Поэтому вопрос: отчего столько дней за мной нет кареты? - вдруг встал передо мной со всею ясностью!

Я помнил, что я арестован, и нарушить данного слова отнюдь не хотел. Но ведь могу же я в коридоре погулять? Могу или не могу?.. Борьба, которую возбудил этот вопрос, была тяжела и продолжительна, но наконец инстинкт свободы восторжествовал. Да, я могу выйти в коридор, потому что мне этого никто даже не воспрещал. Но едва я высунул нос за дверь, как увидел Прокопа, несущегося по коридору на всех парусах.

- Вот так штука! - кричал он мне издали, - вот это - штука!

- Что такое случилось?

- А то и случилось, что никакой комиссии нет и не бывало!

- Ты врешь, душа моя!

- Нет и не бывало. Ни конгресса, ни комиссии - ничего!

- Да говори толком, что случилось?

- Случилось вот что. Сижу я сегодня у себя в нумере и думаю: странное дело, однако ж! одиннадцатый день кареты нет! Скука! Читать - привычки нет; ходить да думать - боюсь, с ума сойдешь! Вот и пришло мне в голову: не сходить ли келейным образом к Доминику, - по крайности, около людей потрусь! Сказано - сделано. Надвинул, это, фуражку на глаза, прихожу, иду в дальнюю комнату - и что ж бы ты думал, вижу! Сидят это за столом: судья, который нас судил, Шалопутов, Капканчиков и Волохов - и вчетвером в домино играют. Ну, я сначала не понял, обрадовался. "Что, говорю, Карл Иваныч, выпустили?" Это Шалопутову-то. Молчит. Я его по плечу: выпустили, мол, Карл Иваныч? Он этак взглянул на меня, да как прыснет: "Вы, говорит, за кого-нибудь другого меня принимаете!" - "Чего, говорю, за другого! вот и они налицо!" Дальше больше. "Я, говорю, из-за вас восьмнадцатый день из-под ареста не выхожу". "Да это, говорят, сумасшедший! Гарсон! пожалуйста, пошлите за городовым!" Собралась около нас публика; кто в бильярд играл, кто в шахматы - все бросили. Гогочут. Пришел хозяин. "Позвольте попросить вас оставить мое заведение". Это мне-то! "Нет, говорю, шалишь! коли ты меня не уважаешь, так уважишь вот это!" И показываю ему фуражку с околышем! А кругом хохот, гвалт - хоть святых вон понеси! Сумасшедший! Сумасшедший! - только и слов. "Да объясни ты мне, ради Христа, - говорю я судье, - должен ли, по крайней мере, я под арестом-то сидеть?" - "Сиди, говорит, сделай милость!" Гогочут. И ведь как бы ты полагал? вывели-таки меня, раба божия, из заведения!

Обман был ясен. Тут только припомнились мне все аномалии, которыми, - к сожалению, лишь на мгновение, - был поражен мой ум во время процесса. И захватанная лампа, и продырявленные стулья, и запах жареного лука и помой...

- Слушай! ведь нас с тобой опять надули! и, главное, надула все та же компания! - воскликнул я в неописанном испуге, - ведь этак нам, пожалуй, в Сибирь подорожную дадут, и мы поедем!

- И поедем - ничего не поделаешь!

- Как хочешь, а надо бежать отсюда!

- И я говорю: бежать!

- Стало быть, едем!

Но богу угодно было еще на неопределенное время продлить наше пребывание в Петербурге...

X

Нервы мои, возбужденные тревогой последних дней, наконец не выдержали. Вынести сряду два таких испытания, как статистический конгресс и политическое судоговорение, - как хотите, а это сломит хоть кого! Чего я не передумал в это время! К чему не приготовился! Перебирая в уме кары, которым я подлежу за то, что подвозил Шалопутова на извозчике домой, я с ужасом помышлял: ужели жестокость скорого суда дойдет: до того, что меня засадят в уединенную комнату и под наблюдением квартального надзирателя заставят читать передовые статьи "Старейшей Русской Пенкоснимательницы"? Или, быть может, пойдут еще далее, то есть заставят выучить наизусть "Бормотание вслух" "Честолюбивой Просвирни"? Каким образом я выполню это! Господи! укрепи меня! просвети мой ум глупопониманием! Сердце бесчувственно и закоснело созижди во мне! Очи мои порази невидением, уши - неслышанием, уста научи слагати несмысленная! Всевидяще! спаси мя! спаси мя! спаси мя!