Дневник пустоты

Поднявшись на холм, дорога снова становится ровной и ведет в жилой район. Именно здесь я предлагала помощь беременной женщине, когда впервые пошла гулять после работы. Раньше я тут не бывала так поздно. Вокруг ни души, и лишь торговые автоматы на тротуаре ослепительно сияют, полные жизненной силы.

Я свернула за угол и остановилась. Что это впереди? Или кто? За доской объявлений напротив большого дома, проходя мимо которого, я каждый раз думала, что в нем живет невероятно богатая семья. Это человек. Он стоит на месте, но движется. Вверх и вниз, вперед и назад, ритмично. Почему здесь все время происходит что-то странное? Я ощутила пинок в живот, потом еще один, и еще – они словно подталкивали меня идти дальше. Понемногу я приближалась.

Человек трясся.

Совсем немного. Колени сгибались и разгибались, руки непрерывно двигались. Было похоже на танец. Будто человек приплясывал под никому не слышную музыку. Может, какой-то обряд? Я никогда не видела ритуального танца, призывающего дождь, но он представлялся мне примерно таким.

Однако человек выглядел уставшим. Смертельно уставшим. Время от времени он отрывал одну руку от большого предмета, который держал перед собой, неуклюже наклонялся и похлопывал по пояснице. И по плечам. Наверное, у него затекли мышцы. Время от времени он потирал глаза, а потом быстро возвращался к танцу. Словно укачивал ребенка.

Человек обернулся. В темноте узкое лицо казалось еще белее.

– Сиба?

Голос звучал хрипло, как при затяжной простуде. Однако ошибки быть не могло. Не знаю, благодаря тембру, манере говорить или какому-то акценту, но этот голос я бы ни с чьим не перепутала. К тому же она и дала мне прозвище.

– Хосоно? Добрый вечер. Я… не ожидала тебя здесь встретить.

– А ты на прогулку вышла? Хотя уже поздновато, ты все равно молодец. – Хосоно прищурилась. Ее и без того маленькое лицо будто стало еще меньше – настолько, что дальше некуда. – Давно не виделись. Как твои дела? И у всех остальных с аэробики? Кажется, я на днях видела Кудряшку в автобусе, но не уверена. Как Гатико? Все так же поедает сладости?

– Да, все по-прежнему. Позавчера принесла целую коробку хлебцев – и сама все съела.

Хосоно хотела рассмеяться, но зашлась кашлем. От булькающих хрипов, казалось, ее грудь вот-вот разорвется. И даже тогда Хосоно не переставала двигаться. В такт некому ритму она раскачивалась, держа рюкзак-переноску с ребенком, словно доспех. Ее носки отчаянно старались удержаться на худеньких икрах, но сдались и теперь сползли к лодыжкам. Хосоно не обращала внимания.

– Извини за этот жуткий кашель. У тебя ведь роды совсем скоро? Как ты себя чувствуешь? Сейчас трудный период.

– Хосоно…

– Что?

– Поздравляю с рождением ребенка.

Она поблагодарила меня, и мне почудилось, что какая-то прозрачная пелена накрыла ее глаза.

От внезапной боли, пронзившей поясницу, я согнулась и засипела. Когда снова подняла голову, Хосоно смотрела вниз, и больше я не могла разглядеть выражения ее лица. Лицо ребенка в переноске я тоже не видела.

– Ты родила в марте, верно?

– Ага.

– Потрясающе! Ты действительно родила. Ты справилась. Поздравляю. У тебя девочка, да? Кику показала нам фотографию. Такая хорошенькая у тебя малышка.

– Большое спасибо.

Хосоно все еще непрерывно двигалась, лишь один раз поменяв положение рук, и не поднимала на меня глаз. Впервые я так пристально разглядывала Хосоно. Ее тонкие руки и запястья с выступающими круглыми косточками будто принадлежали девочке-подростку, а не матери грудничка. Интересно, какой была Хосоно в средней и старшей школе?

На первом этаже «богатого» дома погас свет. Несмотря на апрель, ночи стояли холодные. Я пожалела, что не надела носки.

– Слушай, уже почти полночь. Я-то гуляю, а ты что здесь делаешь, Хосоно? В такой час и замерзнуть недолго. Да и твой муж, наверное, волнуется.

– Ага.

– Хосоно?

Грудь Хосоно медленно поднималась и опускалась. Снова и снова. С тихим звуком, будто выходил воздух. Я видела лишь часть личика, уткнувшегося в грудь Хосоно. Щеки нежнее и мягче свежих сливок, девочка спала на груди Хосоно, в гнезде ее рук, так мирно, будто не бывает на свете ни печали, ни боли.

– Пока ее укачиваю, все хорошо.

Хосоно открыла рот, только когда и на втором этаже погас свет. Она говорила очень тихо, даже не словами, а набором шелестящих звуков. Однако не прекращала двигаться. Будто произойдет что-то ужасное, если она перестанет покачиваться хотя бы на секунду.

– Она милая, я очень ее люблю, мое сокровище. Правда, честно. Дети очень милые.

– Это правда.

– Да, это правда. Все так говорят!

Хосоно крепче прижала к себе переноску и посмотрела вверх. В весенней темноте что-то взорвалось.