Дневник русской женщины

Я себе смерть так объясняю: живёт человек, думает, говорит, все его действия мы видим; умер человек, т. е. вылетела от него душа -- и тело не движется, лежит. А душа то ведь всё та же. То, что мы называем "я" всегда будет живо и никогда не умрёт; "я" это не эгоистическое выражение; по-моему, "я" это -- сама душа, одушевляющая тело. Когда мы повторяем "я" несколько раз кряду и смотрим и тоже время на руки, ноги, плечи, -- мы чувствуем, что не это, не это наше составляет "я", а что-то такое внутри нас, и что "я" только заключается в этой оболочке. Посредством "я" мы чувствуем, ходим, говорим, словом, -- проделываем всё то, что проделывают и все люди; но нет "я" -- и мы ничего не можем сделать! Посредством "я" совершается всё лучшее и всё худшее в мире: "я" властвует над другими, "я" разрушает царства, города, истребляет народы. И вот, смерть извлекает "я" из тела, и какие бы великие дела ни творило бы "я", -- всё-таки тело его беспомощно, и оно уже не может действовать без "я", а это "я" отдает отчёт Богу о своих делах и поступках. "Я", живое, вечное из вечных, живущее частью на земле -- в теле, а частью в небе, -- освобождённое от тела, часто приводит меня в ужас "Я, я, я", до бесконечности живущее!

О, Господи Боже, как ничтожен человек, пред этим вечным живым "я". Великий ужас объял бы человека, если бы он непрестанно помышлял о вечности этого "я" и сознавал бы вполне, что его "я" когда-нибудь освободится от тела. Это такой страх, такое чувство собственного ничтожества, что пред ним бледнеют самые жестокие муки, потому что "я" вечно, а земные мучения временны. Смерть -- освобождение "я" от зла; я знаю, что "я" живо, никогда не умрёт; что когда-нибудь моё "я" увидит в другом мире и это "я". И вот, странное чувство возбуждает во мне вид мёртвого тела: другие плачут над ним, как будто человек и действительно умер, я же вижу только в теле ту оболочку, в которой "я" жило на земле; а так как "я" сохраняет все свои способности и познания, приобретённые на земле, то его-то и следует признавать, собственно человеком, а тело только его оболочкой. Раз "я" живёт вечно, то, следовательно, и человек не умер, а только "я" оставило тело. Поэтому-то мне и странно, при виде этой оболочки, лежащей в гробу, -- видеть слёзы об этом человеке: плакать можно только об "я", и просить Бога простить ему его согрешения, вольные и невольные. Вот и Лиза, ведь она живёт теперь, но только в другом месте; и я когда-нибудь увижу её и узнаю, каково ей.

<...> Лиза, Лиза! Вот и меня тоже зовут Елизаветой; и, молясь -- упокой, Боже, душу новопреставленной рабы Твоей Елизаветы, -- воображаю: так и надо мной будут читать молитву эту, петь заупокойные стихи. Господи, тогда-то мне хорошо будет!

Лиза, Лиза! И зачем только ты умерла?! Если бы я плакать умела, я бы не по-человечески заплакала, но плакать я не умею, как по-настоящему плачут. Вот злиться -- умею, до того, что всех, кто разозлит, могу зарезать; руки себе до синяков кусаю и перочинным ножом режу, если разозлиться явно невозможно...

25

мая.

Завтра экзамен "физичный" и последний. Да, дела!.. Сегодня от тёти {Тётя -- Евпраксия Георгиевна Оловянишникова.} получено письмо из Берлина с 2 марками, по 10 пфеннигов каждая; и я не только не могла узнать содержание письма, но даже мне не позволяли взять хоть одну из заграничных марок. Дверь мамаши моей заперта сегодня... и подумаешь -- из-за чего? -- Только сказала маме: не проходи, пожалуйста, через мою комнату, надо ведь заниматься! Мама дошла до двери своей комнаты, и через минуту же, точно маленькая, снова к двери. Тут уж я не вытерпела: так, мама, и учиться невозможно! И что же? Дверь в мамину комнату, прежде бывшая лишь приотворённою, -- с шумом захлопывается на задвижку, и уже весь день не отпирается. И чего-чего только к этому случаю не было пристёгнуто: и что-то о манерах, и что-то о благодарности, и что-то о пирожном, и "я тебе покажу, что ты должна слушаться", на что я, помню, тихонько ответила; "пожалуй". В результате, конечно, брань, и уже не "дрянь-девчонка", а нечто посильнее, похуже и вообще для человеческого достоинства пооскорбительнее... Действительно, я могу быть, ну, хоть дрянью, но тем, чем Бог сотворил не людей, а свиней, и даже вообще никого не сотворил, -- я не могу быть не только по законам человеческим, но и по закону природы. Я не слыхала от мамы и таких слов и таких поступков уже давно, и странно, что ничего мне от этого не сделалось: всё слушала спокойно, точно не мне говорят. А коли отвыкнешь от таких сцен -- трудненько ведь к ним потом привыкать... <...>

26 мая.