Дневник русской женщины

Я сейчас раздевалась, чтобы лечь спать. Заплетая косу, я подошла к зеркалу, зажгла свечку. Рубашка нечаянно спустилась с одного плеча... Боже мой, какая жалкая, уродливая фигура! Худые, детские плечи, выдавшиеся лопатки, вдавленная, слабо развитая грудь, тонкие, как палки, руки, огромные ноги, неприличных для барышни размеров. Такова я на 20-м году моей жизни. Я чуть не плакала от отчаяния. За что я создана таким уродом? Почему у сестёр красивые, прелестные плечи, шея, волосы, маленькие ножки, а у меня -- ничего, ничего?! И ведь никто не верит, что я считаю себя совершенно искренно уродом. О, дураки! они судят только по лицу, пока не обезображенному оспой... Да, только в одном дневнике можно откровенно признаться, невольно смеясь над собой: что может быть смешнее маленького урода, который много о себе думает, с сумасшедшими мечтами, всевозможными планами, жизнь которого вертится около своего "я", и... на которого, как и следует ожидать, никто не обращает внимания? Это может быть только смешным и глупым. Такова-то и я. И вот почему я никогда не думаю о мужчинах, -- влюблённый урод смешон и жалок... Как приятно теперь жить с сознанием собственного безнадёжного уродства! И мне хотелось разбить все зеркала в мире -- чтобы не видеть в них своего отражения... <...>

...12 ноября.

<...> В доме появились свахи; они взялись за дело очень усердно и по-старинному: предлагают "показать" меня женихам... О, Господи, мало, видно, ещё подлости и гадости людской на земле! Наши женихи и обожатели, нажившись вдоволь со всякими.., идут теперь справляться о приданом, о нашей нравственности, чтобы жениться "как все порядочные люди"!... Я встала на колени и, вместо молитвы, горько заплакала. <...>

20 ноября.

Кончила читать (тайно от мамы) первую часть "Духа Законов" Монтескье {"О духе законов", трактат Ш. Монтескье (1689--1755), вышедший в свет в 1748 г.}, наслаждаясь новым, совершенно незнакомым мне предметом, увлекаясь ясностью изложения, проникаясь глубоким уважением к сущности сочинения и к его гениальному автору. "Недостаточно заставить прочесть, надо заставить мыслить",-- говорит Montesquieu, и теперь у меня вся голова наполнена этой книгой. Сравнивая это произведение с "Государем" Макиавелли и время обоих авторов -- один из них мне кажется дьяволом, другой чудным, светлым ангелом. <...>

29 декабря.

Странно: во мне точно два человека: один -- домашний, который живёт в семье, болтает вздор, ссорится с матерью, а другой -- живёт совершенно особенно, своею внутренней жизнью, отдаваясь то радости, то печали. Это -- мирок моих книг, учебников, мечтаний, сентиментальных бредней, мирок моих мыслей, моих чувств и впечатлений, который мне некому показывать, моя фотография, одним словом, -- мой дневник. Первого человека видят во мне все и вовсе не одобряют; о втором никто не догадывается, да и знать никто не захочет: кому какое дело до меня? Я так и живу раздвоенно.

1894 год

1 января.

Вот и опять Новый год. Вчера я гадала, лила олово, и мне вылился свадебный венец -- все были в восторге. Но неужели это гадание действительно предвещает то, над чем я смеюсь: такая перспектива нисколько не привлекает меня...

Наверное, ни одна молодая девушка не проводит так этого вечера: в большом кресле, полураздетая, с распущенной косой, озираясь при малейшем шуме; украдкой увлекаюсь я Карлейлем, его замечательной книгой "Герои и героическое в истории" {Труд Томаса Карлейля (1795--1881), английского историка и философа "Герои, культ героев и героическое в истории" появился в русском переводе в 1891 году.}

7 января.

Боже мой, до чего я дошла! Я назначила свидание студенту-репетитору, у которого тайно ото всех, через брата, доставала себе читать все последние книги {В дальнейшем фигурирует в записях как "В." и "студент".}. Моё холодное бесстрастие девушки, поведение которой в отношении молодёжи безразлично, чисто как вода, -- куда оно делось? Что, наконец, он подумает обо мне? Ведь, может быть, он не понял моей единственной мысли, заставившей меня решиться на подобный поступок: страха перед родными, если они обо всём узнают, и любви к чтению, потому что книги очень интересны, и я их нигде, кроме него, достать не могу. Но, впрочем, безразлично, -- пусть я окончательно упаду в его глазах; перед собой я сознаю, что не совсем виновата, что мне есть ещё оправдание в этом смелом поступке. Будь что будет!

9 января.