Дневник. Том 1

«Кто нам ближе, – говорит Н.В., – большевики или крестьяне? Конечно, большевики. Мы все, так же как и они, – дети, внуки Герцена, Бакунина, Кропоткина. Они (большевики) это понимают и нас ценят. Все писатели сейчас зарабатывают как никто. А сорвись их политика по отношению к крестьянству, победи мужик, он всех нас, интеллигенцию, к чертовой матери пошлет, это будет царство Цыганóвых (хозяин дома, где живут Толстые, всячески пытавшийся их притеснять). Мужик сметет город, Эрмитаж, это будет эпоха мещанства, это будет очень страшно».

Я с этим никак согласиться не могла – нельзя считать 100-миллионный народ quantité négligeable[231]. Мы все от Герцена и прочих, продукт западноевропейский, и может быть, нас и надо к чертовой матери отправить. В прошлом году Н.В. с таким же увлечением говорила мне о владычестве немцев, а этой осенью А.Н. говорил о том, что все это, включая и пятидневку и непрерывку[232]

, грандиозная провокация. Я думаю, что у Толстого никаких ни убеждений, ни определенных политических верований нету. Важно, чтобы ему и его семье было хорошо и чтобы он мог писать. Он не гений, не Лев Толстой и не Достоевский. Но он очень талантлив, из него эта талантливость прет из всех щелей, и я как-то прощаю ему за это его беспринципность и искренно люблю. Но не все это прощают. Яков Максимович Каплан говорил мне летом: «Я маленький человек и поэтому могу позволить себе роскошь быть знакомым только с порядочными людьми. А Толстой непорядочный человек».

У Шишковых были молодежь Толстых, Наталья Васильевна и Петровы-Водкины. На днях Кузьма Сергеевич говорил мне: «Тоска, и не только от болезни. А знаете, безотчетная тоска есть предвестие грядущих бед». На это я вспомнила все творчество Метерлинка до войны, принцессу Мален[233], которая так ясно была предсказанием разорения Бельгии немцами[234]

. Запертая в башне, Мален смотрит в щель и с ужасом видит, что вся страна опустошена. Все творчество Метерлинка до войны проникнуто предчувствием беды. Когда-нибудь его назовут пророком.

3 февраля. В ноябре Толстой написал комедию «Махатма», которую ни один театр не принял, что все же очень показательно[235].

Писать на тему поругания теософов посоветовал и все нужные материалы дал Алексею Николаевичу Мерварт. Я слышала только первое действие, и мне сразу же не понравилось. Дело было за обедом, все аплодировали, но даже из любезности я не могла похвалить пьесы и тогда же сказала, что неудобно высмеивать Кришнамурти, который является только проповедником нравственности и еще последнего слова не сказал.

Пьеса написана как грубый фарс. Содержание 1-го действия было таково: собрание теософов, среди них русская княгиня, не то Тетюшина, не то что-то в этом роде, уничижается перед йогом (бывшим американским бандитом). Все в обожании перед ним. Он ждет к себе богатую американку, которую нужно обработать, чтобы получить деньги. Появляется ее муж, богатый американский промышленник, с агентами. Ему необходимо установить flagrant délit[236], чтобы развестись с Betcy. Он обещает йогу за это деньги и прячется. Приходит Betcy, очень пылко настроена, но йог ведет себя крайне целомудренно. Дама недовольна, муж тоже, какой-то общий скандал и появление с громом и молнией главного йога. И тут они сторговываются с американцем, что он даст им какие-то миллионы за объявление Кришнамурти Богом. Американцу нужен Бог для противопоставления коммунизму, для влияния на рабочих, для сохранения рабочих в своих руках, для одурачивания их. Это первый акт. Дальше, кажется, этот план не осуществляется, т. к. Кришнамурти женится и коммунизм торжествует.

Осмеяние загнанных на Соловки теософов[237] мне показалось не слишком благородным и не очень своевременным, но я была уверена, что вещь эту наши arrivistes’ы[238]

поставят с удовольствием, а между тем в Москве Корш[239] и МХАТ отказались, отказался даже Мейерхольд.

Вчера я застала Наталью Васильевну заплаканную и первый раз почувствовала в семье размолвку. Перед моим уходом она мне рассказала, что очень расстроена тем, что А.Н. хочет непременно арендовать имение Сергеева на Валдае, что это будет стоить несколько тысяч, которых нет, и что это будет петлей. Н.В. говорила: «Я устала, я постоянно страшусь, что может подвернуться мерзавец и подбить Алешу на какой-нибудь поступок, который ему только принесет вред. Сколько я страдала из-за “Заговора императрицы”[240], сколько уговаривала не писать, а теперь из-за “Махатмы” мы совсем рассорились, он и на вас дулся, чувствуя, что вы против, и я так рада, что пьесу не приняли; зачем ему это, когда он наряду с этим пишет такие вещи, как Петр»[241].

Мне кажется, что Россией правит чудовищный бред сумасшедшего. Вдруг в полгода стомиллионное население обращается в рабство, лучшая его часть, самая работящая и хозяйственная, расстреливается или пускается по миру[242].