Дневник. Том 1

Перед праздниками я несколько дней подряд ездила в город, поездки действуют на меня потрясающе. Сесть в вагон, вернее попасть в вагон, надо с бою, люди кидаются на абордаж с звериными лицами и ухватками, кулаками отпихивают друг друга, лезут по трое сразу, сталкивают под колеса, я часто не попадаю в поезд, т. к. жду, пока это зверье влезет. Иногда еду в Павловск[380], чтобы обратно ехать спокойно. Дикое поле[381]

, вся Россия превратилась в огромное опустошенное Дикое поле, зарастающее бурьяном. В городе приходится ходить все время пешком, в трамваи попадать нет возможности, висят по пять, по восемь человек на каждой подножке. Перед праздниками везде стояли огромнейшие очереди – за чем? Выдавали, чтобы разговеться, на первую категорию одну банку консервов, на вторую полкило селедок, на детские карточки небольшую курицу и сколько-то грамм масла. А т. к. мы живем за городом, то Юрию карточек на иждивенцев не выдают! В нашем закрытом распределителе[382] выдавали по полкилограмма яблок и по одному килограмму винограда, очередь была огромная, один знакомый заметил, что обалдение человеческое дошло до огромных размеров.

В нашей разрисовочной мастерской перед этим было собрание художниц для того, чтобы обсудить, как декорировать к праздникам окна. Я взялась с Лидией Алексеевной Тарновской сделать плакат, изображающий строительство России. Все захохотали. «СССР», – поправилась я. 4-го пришел в мастерскую милиционер и сказал: «Если 5 ноября к вечеру окна не будут декорированы, 100 рублей штрафа». Вот это организованность!

Но зато каждое окно каждого магазина было декорировано, но как! В одной парикмахерской стоял восковой декольтированный бюст дамы с чудными ресницами, задрапированный в малиновую ткань, а у подножия бюста – портрет Ленина. Портреты Ленина и Сталина, окруженные бумажными красными лентами и суррогатным кофе и сухим квасом, пустыми коробками из-под конфет в бесконечных вариациях. В каждом даже подвальном окне – портрет или бюст, и везде гофрированная папиросная красная бумага. Кое-где висело даже мясо! Но мясо выдается теперь по каким-то индустриальным карточкам, которых ни у кого нет. Приезжал Федор. Продал нам мешок картошки за 60 рублей и купил на рынке три буханки хлеба и три булки за 45 рублей. Весной обещали уменьшить контрактацию[383] картошки, а теперь у единоличников отбирают по 100, по 80 пудов. Колхозники же (12 хозяев) сдали 450 пудов. Хлеба же Федор получит на год за свою летнюю работу 3 пуда!!!

Что это такое? Глупость или предательство?

Убит жизненный нерв, и 15 лет Россия умирает, сейчас болезнь обостряется и переходит в скоротечную. Умрем или воскреснем? Как я верю в возрождение! Как я чувствую скрытые творческие потенции, как Россия зацветет и с каким ужасом будет вспоминать эти годы безумного эксперимента. Приедет наше заграничное юношество, образованное, подкованное к борьбе за новую Россию, за свою родину. У них там помнят, что есть родина, а Вася мне говорит: «Мама, ты обыватель с улицы Коммунаров, ты должна наконец понять, что Родины нет». Но он еще не очень убежден в этом, он больше с педагогической точки зрения это говорит, чтобы перевоспитать меня да и подразнить. А другие убеждены, дураки[384]

.

Заходила вчера поздравить именинника Кузьму Сергеевича. «Ну вот, справили пятнадцатую голодовщину». За ним сейчас усиленно стали ухаживать и обещают выпустить за границу с женой и Аленой. Теперь, когда, может быть, это уже поздно для его здоровья. А в прошлом году отказали или предлагали ехать одному, оставив М.Ф. заложницей.

А собственная моя жизнь мне так очертела, что я ничего бы не имела против заболеть сыпняком.

Когда в 29-м году весной у меня случился припадок грудной жабы и несколько дней положение мое было очень опасно, Юрий уехал с Капустиной в Сестрорецк, за что его потом ругала Рашевская. Теперь он был болен. Ухаживала я за ним днем и ночью, за ночь первые три дня он будил меня раза по три, надо было менять белье и т. д. [В результате, когда он стал поправляться, начался дикий крик на меня.] А Богданов-Березовский состоит на ролях Лепорелло[385] – приносит письма от возлюбленной [и когда нужно, уступает свою комнату. Я в этом убедилась на этих днях. Мне отвратительна моя роль какой-то бедной родственницы, в которую меня ставит Юрий. Я молчу, стиснув зубы]. Я себя чувствую верблюдом, который под тяжестью своих горбов валится на землю. Моя гравюра «Одиночество» аллегорична. Я именно такой упавший верблюд. И все же я мечтаю. Мечтаю о свободе, об Италии. Господи, Господи, спаси Россию и меня с ней вместе.