Дневник. Том 1

17 апреля. Детка моя, я чувствую, что я должна как-то спасти тебя, твою память от исчезновения; неужели может погибнуть, уйти без следа мое дитя, такое лучезарное, такое милое? Беленькая, розовенькая, красоточка моя, что мне сделать для тебя? Не сумела я тебя уберечь, не все сделала, что было надо, и потеряла. Ты сердишься на меня, кошечка моя, я это чувствую. Когда умер папа, я все время чувствовала его близость, тепло его любви. И до сих пор это ощущаю. А ты ушла и не хочешь даже обернуться на свою маму, бедную маму. Я зову тебя, зову, а ты даже не улыбнешься мне в ответ. Как ты лежала мертвая, строгая, спокойная, с лицом жертвы, и укор был на твоем лице. Детка, прости меня, родная, любимая, я ведь так старалась все, все сделать для тебя за всю твою короткую и такую мучительную жизнь. Я бы, кажется, целые дни писала тебе и о тебе. Мысль о тебе уводит меня от жизни, очищает меня от грязной паутины домашних забот и неприятностей. Вся эта пыльная паутина остается где-то вдали, когда я с тобой.

Я шла на кладбище к тебе, воздух был весенний, я закрывала глаза, и мне казалось, что я еду к тебе в St. Germain-en-Laye[408]. Весенний свежий воздух, длина Сены направо, налево холмы la Machine de Bougival

[409], вдали, в голубеющей дали, сизый парк St. Germain на горе, и я знаю, что под горой – ты, мой котик. Я так тебя вижу. Помнишь, дедушка Иннокентий Николаев тебя обстриг, я вхожу в сад, дети кричат: «Аленушкина мама, Аленушкина мама», – а ты спряталась за дерево, потом вышла, сияя глазками и краснея. Ты от радости всегда краснела, и как будто сердце у тебя замирало. И такая у тебя была милая круглая головенка. Не могу, не могу. И нету St. Germain, а есть дорога на кладбище.

21 апреля. На днях были у Толстых, случайно, Гаврик играл симфонию, и там Шишковы позвали нас прийти на другой день к ним. Толстой был крайне героически и шовинистически настроен. Восторгался поведением Литвинова в процессе с англичанами[410]

. «Такую пощечину англичане получили, так засыпались, как никогда. Никто в мире еще так с ними не разговаривал!» (А вчера уже был обвинительный акт, и гора родила мышь!) Никита, откупоривая бутылки шампанского: «Крестьяне – не пролетариат, и мы хотим из них сделать сельскохозяйственных рабочих». Алексей Николаевич перебивает его: «Люба, крестьяне, мужик – это свинья, это тысячелетнее свинство, за которое мы нынче расплачиваемся». А я как раз принесла Наталье Васильевне сборник песен, выбрав там женскую песню для оперы, чудесную песню «Ах, молодость, молодость, чем и вспомяну тебя»[411]. «Если бы крестьянство, народ было только свинство, не могло бы оно создать таких песен, как нет нигде в мире». – «Это отдельные талантливые личности». Но тут уж все, в особенности Шишков, меня поддержали.

«Вы с Юрием отрицаете все наши достижения из-за того, что еврейских спекулянтов заставляют сдавать золото, что совершенно необходимо делать, т. к. государство нуждается в валюте». И все в таком же роде, и шапками закидаем, и на один японский аэроплан наших десять, мы раздавим, мы покажем etc, etc[412] – еще шампанского.

26 апреля[413]. Да, а Япония отрезала у нас Восточно-Китайскую железную дорогу[414]

, очевидно не слишком считаясь с этими аэропланами. Ведь у каждого солдата есть голодные отец и мать в деревне, не говоря уж о мобилизации. А кроме того, я думаю, в Кремле как овечий хвост трясутся: а что, как какой-нибудь победоносный военачальник захочет «революцию сделать» и сделаться Наполеоном?

На днях Лиза пришла от Сидоренковых, где была также тетя Варя и еще кое-кто, всё мужики. Пришла и стала громить власть. Вася, ухмыляясь, заметил: «Чего вы, Лиза, ругаетесь, ваша же власть, вы революцию делали, землю брали, помещиков убивали и жгли…»

«Мы делали революцию? Нет, не мы, а вы, все делал высший орган (очевидно, подразумевая высшее сословие). Кто нас поджигал, кто навинчивал, эта Фигнер, где она теперь сидит, мы как были темными, безграмотными дураками, так и остались, все студенты, господа поджигали».

И такая злоба у нее чувствовалась. И она права. И вот Россия без Бога, без хлеба, безжизненная лежит. Наша власть – дьявольская, сатанинская. Вся построенная на лжи, фальшивая, как ни одна другая. Разночинная интеллигенция бежит за ней петушком. Аристократия, высшее дворянство (аристократия духа также) и крестьянство не признали и не пошли за ней. Первые пошли на заводы Renault и Peugeot, стали шоферами[415], а вторые пухнут с голоду и мрут, а в батраки идти не хотят. И кажется мне, что они, как та барыня, что с арапками и собаками бежала от Наполеона, сами не сознавая, делают великое, величайшее дело, которое спасет не только Россию, но и весь мир от фальши и лжи насильственного коммунизма, террора, презрения к человеку, презрения к Духу.