Дневник транссексуалки. Хроники пикирующей пациентки: операция №2. Мордашка

Не знаю, может это мне и показалось, но в первый раз мне меньше датчиков для кардиограммы ставили. Сейчас облепили штук восемь, наверное. И вообще, или операция сложнее, или отношение стало как к вип-персоне, или одно из двух. (Даже палата с холодильником и плазменным телевизором.

Поставили катетер. Надо мной медленно начинает раскачиваться рампа. Тяжелеют веки. О чем вы там интересно думаете, глядя на меня? На женщину с мужскими половыми органами, женской грудью полуторного размера, и с телом без единого волоска – вообще нигде, кроме головы?..

– Когда мне развяжут эти чулки, Игорь Михайлович?

– Ну почему меня вечно все путают?

– Ой, простите, Михаил Игоревич! У меня голова кружится, мне можно! – Говорю я, как выяснилось, уже в палате после операции.

– У всех кружится, всем можно, – проворчал он.

– А как я себя вела? – для меня вопрос вовсе не праздный, знать, что и насколько глубоко у меня в подкорке (

– Первые 4 часа – замечательно, а как вас будить стали, закапризничала, непослушная стала.

Шутил конечно. Не могу же я четыре часа подряд, лежа на холодном столе, хорошо себя вести, а потом вдруг резко испортиться? А я, дура, всерьез приняла.;) Все приставала потом – то к Фее, то к Пигмалиону – что же я такого наделала, когда меня будили?? Но на самом деле мне было интересно другое: как же я себя вела – как Ладочка или как «Иванов»? Что у меня в подкорке? И видимо в отместку за моё плохое поведение во время пробудки – Айболит (анестезиолог) велел медсестрам (сёстрам милосердия) размотать мои чулки только одновременно с первой перевязкой, то есть завтра утром.

А ответ так никто и не дал.

Я лежу с закрытыми глазами и диктую на iPhone; а Викуля держит его передо мной. Как услышала про окружение двумя армиями палачей – НКВД и гестапо – так руки у нее и затряслись. Я аж через пол, стул, кровать и матрас чувствую! Чувствую вибрацию. «Крепись, Викуля! Привыкай! Как с мужем деньги накопите – так тебя ждёт тоже самое… А будешь дальше мне тут стены вибрировать – пойдёшь под болевой трибунал! По законам военного времени!» Но она, вероятно, почему-то уже передумала.

Зашла фея. Показала Вике веки – мои веки! – как их раскрывать, чтобы глаза свет белый хоть чуть-чуть сквозь щелочку увидели. Раскрыла, и я перестала быть совершенно слепой. И показала, как протирать веки, отдирая от них слипшуюся кровь. (Это называется сукровица, прим. Виктории), или ещё что-то, какую-то хрень. В любом случае – одно из двух. Хотела тут же убежать, точнее улететь наша фея, да не тут-то было – Наша Викуля её за хвостик-то и поймала, и быстренько к ножке стула примотала. Чтобы успеть вопросы расспросить, пока она не вырвалась. Например, это не опасно – что у меня глазки открываются с усилием? Усилием рук, а не век! Сами веки сейчас эти кирпичи ни в жизнь не поднимут! При этом с каждым миллиметром поднятия раздается хруст, будто я на коне под ветками не пригнувшись проскакала, и ломаю их своей дорогой белоснежной шубкой…

Оказывается, это нормально. После таких операций ещё и не такой хруст раздается!

Читаю друзей: после операции. (

Любовь Мальцева. Ладочка, самое страшное уже позади. Знаю, что тебе сейчас трудно. Потерпи и набирайся сил!

Ольга Арти. Как человек, который, тьфу-тьфу-тьфу, за всю жизнь провел в больницах сумарно не более двух недель, и вспоминая как ощущаются кожа, мышцы, суставы, кости востанавливаясь после травм, меня аж передергивает читать ладочкины посты из пластической хирургии. Но зато лучше понимаешь, что такое: "охота пуще неволи".

Ладочка Преображенская 18 янв

…Операция прошла успешно. Я вроде живая. Во всяком случае, Вика говорит именно так. Я ее слышу. Но не вижу абсолютно ничего. Ее голос успокаивает. Значит, есть какая-то связь с моей жизнью, связь времен. Я чувствую себя куском мяса, из которого готовят шашлык. Сначала меня разрезали, где-то что-то мне подрезали, потом прокалывали, теперь пекут… Может, кому-то потом и вкусно будет меня съесть, красивую; но пока я тут прохожу все круги Ада… Проваливаюсь в сон, кружится голова… Что-то всё тяжелее, чем в первый раз, при операции на носик… Да и дольше, говорят, было – аж пять часов почти… Надо все записывать, пока не поздно… Сквозь собственный стон и гримасы начинаю диктовать Викуле, чтоб она записывала на диктофон мои шедевры русской прозы, а то потом забуду, и человечество недополучит бесценные воспоминания.