Дневник военных лет

Семья, мальчик лет 6—7, очаровательная мать. Дети играют в войну. Догоняют мальчика, он падает. Кричит: “Ма-ма! Ма-ма!”. Раскинул крестом руки и ноги. Догнавшие прижимают их своим оружием к земле, кричат: “У тебя оторвало руки и ноги”. Игра кончена. Он бежит к матери: “Мама, у меня оторвало руки и ноги!”.

Картина из жизни мальчика. Музыка, любовь, девушка. Жена, счастливая мать на них смотрит.

Карта — узловатая рука: чертит стрелу, пролагающую границу. Другая рука чертит стрелу навстречу.

Война. Юноша уходит на войну.

Сцены ужасов войны. Через них “мальчик”. В промежутках — тихая квартира, мать, сын и жена. Ждут. Бой. Мальчик лежит на земле, в той же позе — на знакомой границе, раскинув руки и ноги у дерева. Тьма — тот же, но бесконечно печальный голос: “Ма-ма, ма-ма…”.

Хирург — показывает на раненого: все отрезать.

Дом. Ждут. Привозят обрубок. Он и жена. Ты свободна. Нет, нет. Ее тоска. Весна. Сцена увлечения. В ее комнату проходит кто-то, похожий очень на мальчика до войны. Комната. Мальчик-обрубок поднял голову, слушает. Страшным движением затылка, спины, шеи сползает с низкого дивана на ковер, ползет к двери жены, ударом затылка открывает ее. Жена падает из рук пришедшего. Лицо обрубка.

Мать — уже почти старуха, ее лицо. Довольно — женщины, отстоим своих сыновей, уничтожим границы, тогда не будут нужны армии и войны. Сцены общественной борьбы. Женские демонстрации. Мужья и жены. Я ухожу, или ты голосуешь за уничтожение границ и т. под. Бойкот военных, рабочие не делают оружия и т.п. Победа!

В том же месте — торжественное уничтожение границы. Ручей опять течет и т.д. Все стоят перед старой границей и боятся перейти ее. Наконец кто-то делает первый шаг — и ничего не происходит. Узловатая рука судорожно комкает карту.

Нет границы, расходятся армии. Люди бросают страшное оружие и начинают сажать деревья и т.п.

Старик-обрубок в коляске около того же дерева. Его везет мальчик, похожий на него. — Вот здесь я и был ранен. — Но зачем ты сражался? — Я защищал границу. — А что такое граница? — Граница — это… — Не понимаю. Зачем это? — Как зачем?

Мелькают картины войны, еще более страшные металлические чудовища и пр. Этот мальчик у того же дерева, на него надвигается бронированное чудище. То же: “Ма-ма! Ма-ма!”.

Проснулся. Вбегает мать. Ничего этого нет, это сон. Голос: “Все это есть!”. Карта, узловатая рука, застывшие на границе пушки и люди — женщины, женщины — картины людского горя, мясорубка — гигантское жерло, перед ним дивизии, ждущие очереди, светлые юношеские лица. Голос — когда же мы превратим это в сон? Матери ждут. Жена: “Уничтожьте границы и армии, тогда исчезнут войны”. Все это, конечно, глупо, но, вероятно, что-то было бы можно сделать.

Если бы я жил за границей, я бы организовал такой Союз и поставил бы этот фильм.

21 ч. 15 мин. Приказ. Маршал Конев прорвал фронт под Сандомиром. Стало быть, началось наше наступление. Конев обычно действует очень энергично. Как обычно, мы наносим не один, а несколько ударов. Одним словом, “все шумно вдруг зашевелилось”. Чехословакия попадает в клещи наступления, очевидно, было совершенно внезапно: авиация не работала из-за плохой погоды!..

Может быть, это и есть “девятый вал”?

Все прошло, отошло, прояснилось,

Как сквозная осенняя даль.

Навсегда отошедшая сила

И пришедшая навек печаль.

Как томительно ясно и чисто.

Так и жить: не живя, не дыша.

Словно наземь последние листья,

Как береза, роняет душа.

14-е. Конев быстро идет вперед. Берут Будапешт. Это — даже страшнее Ленинграда. 1 200 000 населения, город горит, дерутся в каждом доме. Сколько погибло жителей в эти дни. Помню, что в 1941 году я, оставаясь в Москве, считал, что самым опасным для нас будет не бомбежка, даже не голод, а уличный бой. И не пожар или стрельба, а люди, разъяренные боем, врывающиеся во дворы и квартиры, стреляющие туда, где им что-то показалось, расстреливающие кого попало и т.д. Немцы переодеваются в женское платье, отнимают детей и бегут с ними, а наши автоматчики бьют по ним.

15-е. Сегодня было эффектно организовано радио: не дали последних новостей в 9 час., в половине двенадцатого опять не дали новостей, а транслировали вальсы. Затем вальс оборвался, пауза и — голос традиционного Левитана: “Говорит Москва… (в таких случаях он говорит с особенным шиком, как кучер, осаживающий лошадей перед самим барином)… в 11 ч. 45 мин. будет передано важное сообщение”. Поют колокольчики Коминтерна. Уж не Будапешт ли? Или разворот событий на польском фронте? Мы опять вступили в полосу неожиданностей, надеюсь, последнюю. Жалею, что я не генерал, я бы давно уж, как бульдог, вцепился где-нибудь в ляжку Гитлера… Это, впрочем, и делает Конев: он уже взял <нрзб.> и больше четырехсот других пунктов, другими словами, он вышел, очевидно, на оперативный простор и проходит десятки километров в день. Надо ждать скорого развала польского фронта немцев!..

18-е. Взята Варшава. Это, не считая поражения немцев под Москвой, самый неожиданный эпизод войны: никто не думал, что ее так молниеносно возьмут.