Дневники. Я могу объяснить многое

Элементарный анализ ситуации выводил на Эдисона. Кроме него никто не питал ко мне зла и никому кроме него я не стоял поперек дороги. Вестингауз был в Нью-Йорке и на следующее утро мы встретились с ним, для того чтобы обсудить произошедшее. Он согласился со мной относительно Эдисона и отнесся ко всему гораздо серьезнее, нежели я. Я думал на время отказаться от прогулок и собирался обзавестись револьвером. Толк от револьвера вряд ли был, но его наличие придавало бы мне уверенности. Вестингауз обратился в детективное агентство Пинкертона. Ко мне приставили охрану из двух агентов, которые меня ужасно раздражали. Агенты сменялись, но все агенты были бесцеремонными, шумными, а от некоторых вдобавок на милю разило чесноком. Кроме этого, Вестингауз нанял детектива, который за полторы недели нашел того, кто в меня стрелял. Им оказался некий 30-летний ирландец, у которого прежде были нелады с законом. Я его не видел и знаю о нем и его признании только со слов Вестингауза. Но у меня нет причин не доверять Вестингаузу. Под уговор о том, что дело не дойдет до полиции, ирландец рассказал Вестингаузу, что Эдисон пообещал ему заплатить за меня двести долларов и дал двадцать долларов задатка. Мою голову, голову человека, патенты которого стоили больше миллиона, оценили в каких-то двести долларов. Обращаться в полицию не имело смысла, поскольку перед законом мой несостоявшийся убийца отказался бы от своего признания. Доказательств против него не было. Поэтому Вестингауз решил сам поговорить с Эдисоном. Разговор состоялся, но подробностей его я не знаю. Вестингауз сказал только, что Эдисон еще больший мерзавец, чем кажется, и что я могу больше ничего не опасаться. На следующий день я избавился от охраны, чему был ужасно рад. Пожалуй, не меньше, чем тому, что остался в живых. Могу предположить, что Вестингауз пригрозил Эдисону принять такие же меры против него, если он предпримет вторую попытку. Характер у Вестингауза был суровый, и краем уха я слышал, что свои проблемы он решал разными способами, в том числе и такими, которые выходили за рамки закона.

С тех пор у меня появилась нервная привычка совершать на улице внезапные прыжки, когда меня вдруг охватывает тревога. Всякий раз я говорю себе: «Видишь, что ничего не случилось? Не надо бояться». Но в следующий раз снова отпрыгиваю в сторону. То, что окружающие считают одним из доказательств моей эксцентричности, на самом деле – нервное расстройство, возникшее по вине Эдисона. Расстройство преследует меня до сих пор. Сейчас я уже стар и не могу прыгать, поэтому только втягиваю голову в плечи и немного пригибаюсь.

Я часто думаю о том, чего мы трое – я, Вестингауз и Эдисон – могли бы достичь, если бы не воевали, а сотрудничали. Мой ум, организационные способности Вестингауза и энергичность Эдисона вместе дали бы замечательные результаты. В этом я уверен.

Гражданин Соединенных Штатов

1 июля 1891 года в канун моего 35-летия я стал гражданином Соединенных Штатов и начал приучать себя к мысли о том, что теперь моя родина здесь. Надо к ней привыкать. Дело в том, что я никак не мог здесь освоиться, и это сильно меня раздражало. Такой человек, как я, чувствует себя хорошо и спокойно только в привычной обстановке. Я прожил в Соединенных Штатах 7 лет, но я все время сравнивал здешнюю жизнь с европейской, находил отличия и часто думал: «а в вот в Европе лучше». Пора было прекращать это. Кроме того, мне было нужно усвоить американские манеры и привычки, пренебрегая которыми я на людях выглядел странно. Об этом мне не раз говорил Вестингауз. Когда ты не такой как все, трудно находить общий язык с окружающими. Вестингауз часто приглашал меня на переговоры, а по их окончании выговаривал мне за то, что я веду себя «чудно», не внушаю почтения и что меня можно принять за ненормального. Во многом он был прав. Мы были деловыми партнерами, и я не должен был его подводить.

Началось мое превращение в американца. В настоящего стопроцентного американца, с головы до ног. Я попытался изменить все – от гардероба, до манеры произносить слова по-американски и жестикулировать по-американски. Американцы жестикулируют гораздо сдержаннее, нежели сербы. Но очень скоро я заметил, что превращение в американца доставляет мне еще больше неудобств. Постоянный контроль над собой вызывал у меня сильное раздражение, которое мешало мне работать и, вообще, отравляло мне жизнь. Я вернулся к прежней жизни и спокойствие сразу же ко мне вернулось. Петух никогда не сможет парить в облаках, сколько его ни подбрасывай, а серб не может стать настоящим американцем. Для того чтобы стать таковым, нужно здесь родиться.