Дневники св. Николая Японского. Том II

О. Петр Сасагава пишет про свои семейные обстоятельства и спрашивает, что делать: дочь его Сира восемь лет тому назад была выдана за Петра Кодадзима, но сей, пожив с ней несколько, ушел и до сих пор шляется, не приставая прочно нигде; поведения, словом, плохого. Сира на досуге обучилась акушерству, чтобы на всякий случай быть обеспеченной в жизни, но доселе находится в неопределенном положении; мужа ее зовут в Сендай, не идет; пишут к нему, чтобы он уже заявил, что не имеет отношения к Сире, ибо–де слышно, что он женился на другой, — отвечает, что это неправда и изъявляет притязание на Сиру. Так вот тянется несколько лет. Спрашивает о. Петр, что делать? — Япросил его друга, секретаря Нумабе, найти в Токио Кодадзима, ибо он здесь, удостовериться, что он взял к себе другую женщину, представить мне о сем удостоверение трех свидетелей, тогда о. Петру будет написано, что дочь его свободна выйти за другого. Нумабе почему–то, однако, уклоняется от сего поручения. Но дело решить нужно.

Принесли пятьсот фотокопий блаженного Герасима, Патриарха Иерусалимского. Разошлем по Церквам. Что Патриарх старейшей Церкви приветствует нашу юную Церковь, об этом должны быть извещены все наши христиане, и это не должно забыться долгое время.

О. Павел Сато отправился на остров Хацидзёосима посетить Илью Яманоуци и посмотреть, есть ли надежда на основание там Церкви.

25 января/6 февраля 1896. Четверг.

Поликарп Исии из Осанай, на Эдо, пишет, что проповедь там процветает; есть совсем приготовленные к крещению, есть и новые слушатели.

Стефан Исидзука, бывший катихизатор, потом отставленный за малоуспешность, вновь призван на службу и поставлен в Цицибу; там его желают, и он, как человек поведения хорошего, будет полезен по крайней мере для поддержания в вере ныне имеющихся там христиан. Жалованья ему, как ходзё, 6 ен; он будет в то же время учить там шелководству и тем еще зарабатывать себе хлеб.

Мнения других — это цветы их души; они столь же разнообразны, как разнообразны души; следовать всем в деле, о котором спрашивается мнение, нельзя; вышло бы не пособие делу, а разорение ему. Следует же из всех мнений, поколику они не совсем пустоцветы, извлекать самое лучшее и самое применимое к делу, как пчела из всех разнообразных цветов извлекает только самое лучшее и сладкое — мед, и разве еще — воск для сосуда ему.

26 января/7 февраля 1896. Пятница.

Вот несчастие–то! Кавамото, на которого я рассчитывал для Семинарии, оказывается с дрянным характером — упорным и капризным. На днях еще, когда поручил ему сделать соображения касательно постройки Семинарии, он наговорил мне кучу противоречий, совсем пустых, вроде того, что «японцы любят так», «японцы привыкли так», тогда как я живу в Японии гораздо больше лет, чем сколько ему от роду, и стало быть не нуждаюсь, чтобы он объяснял мне, что любят японцы.

Ныне утром, принесши свой чертеж предполагаемых зданий, изумил меня глупостью своих соображений. Комнаты глубиною в 4 1/2 кен. «Но как же свет, достаточный для чтения, достигнет в глубину комнаты, когда щиты (сёодзи) закрыты?» — спрашиваю. Не отвечает, а начинает молоть вздор. Гимнастику предположил у забора в Женскую школу. «Но это неудобно для Женской школы», — говорю, — «В таком случае перенесите отсюда Женскую школу», — объявляет, точно я имею силу на воздухе поместить ее. Пред зданием для учеников — загораживающая двор клетка — аудитории–де. «Но она здесь совсем мешает», — говорю. — «Для красоты школы так необходимо», — отвечает. На мои спокойные возражения он отвечал с капризливостью упорного ребенка, и когда я все–таки спокойно, как будто не замечая неприличия его речей, попросил его начертить схему предположенной им комнаты для жилья учеников, имея в виду, что он более подробно обдумает дело, он, совсем разгневавшись, оставил план в моих руках и со словами «я иначе не могу» ушел из комнаты.

На целый день это опечалило меня. Итак, все его приготовления к педагогическому служенью: остановка для того в России, поездка к Сергею А. Рачинскому — все это тщетно. Какой же он педагог при таком характере! Даже и порядочности–то настолько, чтобы сдержать себя, нет; это уж принадлежность его низкого происхождения: сын торгаша — из сословия, преимущественно пренебрегаемого в Японии. Много значит, в самом деле, здесь «сизоку» японец, или «хеймин». Вековое благородство крови или неблагородство ее не может тотчас исчезнуть, потерять влияние, сделаться незаметным. Оттого и ныне, Петр Исигаме, например, вековой дворянин, повел бы себя совершенно иначе, даже представляя соображения совсем неосновательные. Кавамото же, Кониси, даже Ивасава — чего от них ожидать, кроме неблагородства, свойственного их низкому происхождению? Жаль, что поздно узнаешь все эти вещи; думаешь — перлы везде обретаются; быть может, везде, только не в японских низких слоях.

27 января/8 февраля 1896. Суббота.