Дни чудес

Он барабанит ручкой по планшету с зажимом для бумаги, смотрит в свои записи, переводит взгляд на меня, потом снова смотрит в записи. Барабанит, барабанит. Такая у него отвлекающая тактика. Я ощущаю непроизвольное желание сглотнуть. Кажется, у меня вид напуганного мультяшного персонажа.

– Так вот… ребята, – наконец говорит он. – У меня для вас… не идеальные новости.

– Не идеальные? – хихикнув, переспрашиваю я. – Это как в тот раз, когда у «Аполлона-13» получился «неидеальный» космический полет?

Чувствую, как папина рука дотрагивается до моей. Он сжимает мой мизинец. Время ползет и размазывается, как густая краска.

– Дайте угадаю, – не в силах умолкнуть, говорю я. – Я провалила медицинский экзамен SAS?

Венкман даже не пытается изобразить улыбку.

– Я просмотрел результаты эхокардиограммы и ЭКГ, – продолжает он. – Ханна, мы наблюдаем увеличенную дилатацию сердечной стенки и весьма серьезную желудочковую тахикардию.

– Хорошо. А можно все это сказать по-английски?

– У тебя ускоренный, нерегулярный сердечный ритм, поэтому и случаются эти обмороки. И…

– Что все это означает? – перебивает его папа. – Что нам делать?

Венкман отвечает не сразу, придав лицу невероятно серьезное выражение. Вы же знаете, с какой печалью герой гангстерского фильма смотрит на старого друга, которого собирается предать – как раз перед тем, как выстрелить в голову? Ага, именно такое выражение.

– Что ж, пока мы заменим лекарства, посмотрим, поможет ли это стабилизировать состояние. Не скрою, ситуация несколько тревожная, но мы будем держать ее под строгим контролем.

Папа крепче сжимает мои пальцы. Перед моим мысленным взором вдруг возникает слайд-шоу всех подобных моментов жизни: краткие нелегкие беседы, часто происходившие в небольших душных комнатах, в стороне от палат с их суматохой. Воспоминания такие живые, что я могу представить себе каждого консультанта, которого видела, выражение их лиц, постеры на стенах, потертую обивку неудобных стульев. Когда кто-то рассказывает тебе о том, насколько серьезно ты больна, мозг начинает записывать все подробности с высоким разрешением DVD. Ты помнишь, во что была одета, помнишь ледяное дуновение кондиционера, помнишь, что делала со своими руками.

– Послушайте, сейчас нет смысла все это обсуждать, – продолжает Венкман. – Нам необходимо разобраться с лекарственными средствами, провести дополнительные обследования, а потом уже решать, что делать дальше.

У меня миллион вопросов, но я просто не могу задавать их в присутствии папы. Ему не стоит знать подробности того, насколько все серьезно. Венкман это понимает. Он заглянет позже и поговорит со мной наедине. Вот так мы действуем. Когда человек серьезно болен, он быстро начинает понимать, что должен оберегать своих родителей. Так что пока я отпускаю Венкмана, и он выходит из палаты, зажав в руке планшет со всеми графиками, заметками и мрачными заключениями.

– Все это чушь собачья, – говорю я.

Я смотрю на молчаливого папу, который быстро переводит глаза с меня на аппаратуру, окружающую мою кровать. Его лицо ничего не выражает, нельзя понять, о чем он думает. Когда я была маленькой, он постоянно раздавал глупые обещания, мол, мы справимся с этой штукой и все будет хорошо. Тогда было проще, он знал миллион отличных способов улучшить мое самочувствие. Мы, бывало, шли домой и сооружали замок из простыней, потом читали разные истории, поедая конфеты, играли в «А ну-ка, надень эти шмотки!», смотрели мюзиклы, сидели в кафе, воображая себя шпионами, или членами королевской семьи в изгнании, или супергероями, ставили пьесы на дни рождения. Сейчас же он не в состоянии ни сказать, ни сделать ничего утешительного, и это самое печальное за всю неделю.

Он просто встает со стула, садится ко мне на кровать и без слов обнимает меня. Я прижимаюсь к нему, чувствуя, как нос мне щекочет грубая ткань его пиджака. Вот, полюбуйтесь на нас! Очередная больничная кровать, очередная мелкая драма. Зарывшись носом ему в плечо, я слышу, как глухо бьется мое сердце, и меня это дико бесит.

Я отодвигаюсь от него.

– Ты не мог бы… гм… сходить домой и принести мне кое-что? – спрашиваю я. – Каких-нибудь комиксов? Побольше комиксов. Здесь так скучно.

– Не знаю. Не хочется оставлять тебя одну.

– Папа, может быть, ты не заметил, но тут полно медперсонала.

– Все же лучше, чтобы я остался здесь.

– Послушай, мне нужны развлечения или я сойду с ума. А тебе нужно пообедать.

– Я в порядке.

– Папа, иди домой! А иначе я подниму тревогу и тебя отсюда прогонят.

Он не двигается, и я, сев в кровати, тянусь пальцем к кнопке тревожной сигнализации на стене:

– Предупреждаю, не заставляй меня нажимать на кнопку. Медсестры по-настоящему бесятся, если ты нажал кнопку, но при этом не умираешь.

– Твоя взяла, ухожу! Думаю, чуть позже тебя захотят навестить наши из драмкружка. Справишься с этой толпой?

– Конечно, но за персонал не ручаюсь.

– По крайней мере, им не придется воевать с Маргарет.