Дни нашей жизни

«Мне кажется, в каждой семье есть такой человек, благодаря которому мы становимся лучше. В нашей семье это Слава, только мама, наверное, так и не поймет его. Она слишком верит в то, что говорят другие люди».

Я улыбнулся этой записи и беззлобно подумал: «А у меня, значит, двойная – ударная доза благотворного влияния».

Родители сказали, что мне нужно пойти к другому психологу. Не к школьному. Мы поехали в какой-то медицинский центр, где на двери красовалась табличка: «Психотерапевт». Будто я разницы не понимаю.

Я немного надулся на них за это, но виду не подал. Спросил у Славы, пока ждал начала приема:

– Она спросит, зачем я пришел. Что сказать?

– А тебя ничего не беспокоит?

– Нет.

– А ситуация с Леной?

Я пожал плечами. Что в ней беспокоящего? Все уже случилось.

Но когда я зашел, то сразу понял, что родители на что-то пожаловались заранее, потому что никаких причин посещения у меня особо и не спрашивали. Разговаривала со мной женщина, очень спокойная и мягкая – наверное, мозгоправов этому учат. Школьный психолог разговаривала в похожей манере.

Она спросила, как я себя чувствую. Я сказал, что нормально. Она спросила, хочу ли я чем-то поделиться. Я сначала сказал, что нет, а потом вспомнил, что Слава упоминал про Лену. И рассказал про Лену. Сначала думал, что получится коротко, в двух словах, а меня прямо понесло, я начал и уже не мог остановиться: все выложил, от нашего первого дня знакомства до ее поступка.

Она спросила, злюсь ли я, но я сказал, что нет.

А она спросила:

– Может, внешне ты не проявляешь к ней злость, но внутри все-таки чувствуешь?

И я вдруг сказал:

– Я ее ненавижу.

Психотерапевт закивала, будто мечтала об этом услышать.

– Ненавижу ее, – повторил я. – Мне ночью приснилось, что я ее избил.

– Как?

– Я стал чемпионом мира по боксу и чемпионом России по самбо и избивал ее так, что слышал, как у нее хрустят кости. – Это так жутко прозвучало в тишине кабинета, что, испугавшись собственных слов, я быстро добавил: – На самом деле я бы не стал так делать.

А то еще подумает, что я психованный или из тех, кто избивает своих жен, когда вырастает. Хотя как я могу знать, что я не из таких? Я ведь и сам не понимаю, на что способен.

Она вдруг спросила про родителей, и оказалось, что она знает, что они геи. Она спросила, не тяжело ли мне жить в таких условиях.

– Когда кто-то спрашивает меня о семье, я могу на ходу насочинять всякую чушь и так привык врать, что больше не краснею.

– А на родителей ты злишься? – спросила она.

– Когда как. Иногда я их понимаю. А иногда такое про них думаю, что самому страшно.

Я имел в виду те моменты, когда называл их «голубыми» и другими нехорошими словами. Но пояснять не стал.

Потом мы занимались абсолютной чушью: я рисовал свою злость в виде какого-то чучела, рассказывал, где в моем теле это чучело живет и какое оно. Еле-еле дождался, когда пройдет час. Родителям потом сказал, что все было нормально.

Ходил отмечаться к участковому, а он обязал меня какую-то лекцию про СПИД слушать. Мне это запомнилось, потому что, когда я оттуда уходил, одна из организаторов мероприятия стояла с ребятами и рассказывала:

– СПИД в основном распространен среди гомосексуалистов, потому что они не могут быть верны одному партнеру.

Я даже влез в этот диалог. Сказал:

– Элтон Джон живет с мужем.

А она сказала:

– Мы не знаем, как он с ним живет. Даже когда они вроде бы живут парой, эти отношения чаще всего остаются свободными и открытыми. Для таких людей нет ничего плохого в измене…

Я разозлился и пошел на выход, а когда проходил мимо нее, задел плечом, будто бы случайно, но на самом деле специально.

По дороге домой старался вспоминать что-нибудь хорошее про своих родителей: как мы куда-то ходили вместе, или как они отмечают День святого Валентина только вдвоем, или как забавно переругиваются, – но эти дурацкие слова про верность и СПИД не вылезали у меня из головы. Я пытался от них отделаться, но у меня не получалось. Шел и думал: «Придурок, они больше десяти лет вместе, какое отношение это имеет к ним?» – но эти слова застряли поперек моего сознания – и ни туда ни сюда.

Весь мой остаток лета проходил в каких-то странных, туманных мыслях. О чем бы я ни думал, каким-то образом мои мысли все равно упирались в Лену, и я опять начинал представлять, как избиваю ее. Потом я вспоминал слова про СПИД и думал, может ли Лена умереть от СПИДа, и мне становилось как-то легче от мысли, что с ней именно это и случится. Я даже переставал ее мысленно избивать.

Я попытался начать снова писать, но у меня не получалось. В конце концов все занятия перестали приносить мне удовольствие, я бросил театральную студию и музыку, только продолжал ходить к психотерапевту, на баскетбол и бить грушу, потому что это помогало не бить никого по-настоящему.

Бабушка причитала, что я бездарно провожу лето, и смотрела на меня с осуждением. Или, что еще хуже, говорила:

– Мой отец к четырнадцати годам обманом смог вырваться на войну…

Я не понимал: к чему она это? Я что, тоже должен засобираться на какую-то войну? Я и так на войне, просто она о ней ничего не знает.