До конца жизни

Парень завел мотор и начал потихоньку выруливать на середину Десны, о чем-то переговариваясь с Надей.

Чтобы не мешать их разговору, Захарий Степанович перебрался в нос лодки, стал наблюдать, как, обгоняя друг друга, несутся куда-то моторки с веселыми компаниями загорелых ребят и девушек.

Он позавидовал их веселью и молодости и даже расстроился от ненужной, смешной в его возрасте мысли о том, что вот ему в жизни уже никогда не быть таким веселым и беззаботным. А как хотелось бы… хоть немного, хоть на один день…

Потом Захарий Степанович посмотрел на Надю и внука Серафима и расстроился еще больше, вдруг обнаружив, что парень во многом похож на свою бабку, которая когда-то, давным-давно, тоже была такой вот русоволосой, смуглой, с голубыми, половчанскими глазами.

Досталась она Григорию Полевику, а должна была достаться ему, Захарию Степановичу.

Отец решил женить Захарку рано, едва тому исполнилось восемнадцать лет. В хозяйстве нужны были еще одни рабочие руки. Все складывалось для Захарки как нельзя лучше: сватов заслали к Серафиме, с которой они встречались уже почти два года.

Но не о свадьбе, не о земле, обещанной отцом, думал Захарий. Ему хотелось учиться, хотелось в город, на только что открывшийся рабфак.

…Сватанье тогда отгуляли по-деревенски с шумом и гомоном, назначили день свадьбы. Но она так и не состоялась. Через неделю Захарка вдруг уехал — вначале в Чернигов, а потом и дальше, пока не добрался до самой Москвы. Оттуда он написал Серафиме письмо, что, как только устроится на учебу, так сразу вызовет ее к себе.

Ответа от Серафимы он ждал долго, но она то ли не получила его письма, то ли побоялась родительского гнева… А спустя год Захарка вдруг узнал, что она вышла замуж за его лучшего друга Григория Полевика, который, должно быть, простил ей первое неудачное полузамужество.

Захарий Степанович чувствовал, что вспоминать сейчас обо всем этом не надо бы, не надо расстраиваться и печалиться о давно минувшем, о том, чего никогда не вернешь…

Пока ехали по Десне, он еще крепился, гнал от себя непрошеные мысли о своей одинокой жизни, о старости, но как только повернули в устье Снови и знакомые ему с детства пологие берега начали резко сужаться, опять потекли перед глазами у Захария Степановича далекие неповторимые дни.

…Гоняли когда-то деревенские парни по Снови плоты из Елинских лесов до Чернигова. Вечером, когда подплывали к Займищу, разжигали они для своих девчат костры, стараясь, чтобы у каждого костер был самым высоким и ярким. Девчата ждали плотогонов на берегу Снови. Увидев костры, они садились в лодки и осторожно причаливали к медленно двигавшимся по течению плотам.

Григорий, гонявший всегда плоты вместе с Захаркой, тоже зажигал костер, хотя никого у него тогда не было.

— Ты для кого? — допытывался у него Захарка.

— Просто так, ни для кого, — отвечал Гриша.

Допытывалась у него и Серафима, но он и ей не признавался, молча брал багор и уходил на другой конец плота.

— Чудной, — улыбалась Серафима, должно быть догадываясь, что зажигает костер Григорий для нее.

А вот Захарка догадался об этом только в Москве, когда узнал, что Серафима вышла за Григория замуж. Вспомнились ему в тот день длинные вечера на плотах, костры, как Серафима плыла вместе с Захаром далеко за околицу, а потом возвращалась в лодке назад и как, наверное, Григорию, стоявшему в конце плота, она при свете костра была видна дольше, чем ему, Захарке…

Захарий Степанович опять посмотрел на Серафиминого внука и опять не выдержал, поинтересовался:

— Тебя как зовут?

— Гришей.

— По деду, значит.

— По деду.

От этого признания Захарию Степановичу почему-то совсем стало худо. Он попробовал зачерпнуть рукою воды, чистой и действительно сладкой, особенно в такое вот летнее жаркое время. Но то ли от быстрого движения лодки, то ли от того, что руки у Захария Степановича совсем ослабли, вода проскользнула у него между пальцами и навсегда скрылась в темной пугающей глубине…

Захарий Степанович по-стариковски тяжело и печально вздохнул, потом отвернулся и стал опять наблюдать за давно оставленной им деревенской жизнью по берегам Снови, за длинными рядами косарей в белых рубахах и майках, за доярками, то там, то здесь мывшими после недавней обеденной дойки бидоны. На Гришу и Надю он до самого Займища ни разу больше не оглядывался, чтоб не нарушать их молодого и счастливого разговора…

К Займищу они подплывали уже под вечер. С самой Москвы Захарий Степанович ждал этого момента, готовился к нему, потому что со дня своего побега он был в селе всего дважды и каждый раз на похоронах, вначале отца, а потом матери. Наблюдать и думать тогда над переменами, случившимися в селе, было некогда. А теперь вот, когда Захарий Степанович сам незаметно состарился, как раз, наверное, и пришло время подумать над этими переменами, над тем, что же останется здесь после него, Захария Степановича…