До самого рая

– И как он? – спросил Чарльз. Они с Оливье расстались друзьями, но виделись от силы пару раз в год.

– Хорошо, – ответил Адамс. – Передайте ему мои наилучшие пожелания.

– Непременно передам, – сказал Чарльз.

Но жаловаться на Адамса было бессмысленно, потому что Чарльз никогда с ним не расстанется. Он служил дворецким у родителей Чарльза, когда тот был еще подростком, и после их смерти Чарльз унаследовал не только дом, но и Адамса. Он не мог рассказать об этом друзьям – в том, что Чарльз держит семидесятипятилетнего старика на физически тяжелой работе, они увидели бы только эксплуатацию пожилого человека, – однако Дэвид знал, что Адамсу нравится его служба, а Чарльзу нравится, что он может обеспечить ею Адамса. Его друзьям не понять, что для некоторых людей работа – единственный способ увериться в своей реальности.

– Я, конечно, знаю, что это анахронизм, – сказал как-то Чарльз (почти ни у кого из его друзей дворецких не было, даже у тех, чье состояние было еще больше или еще стариннее), – но когда ты вырос с дворецким, от этого так просто не отвыкнуть. – Он вздохнул. – Я не жду, что меня поймут – ни ты, ни кто-то еще.

Дэвид промолчал.

“Это не только мой дом, но и Адамса”, – то и дело повторял Чарльз, и Дэвид знал, что говорил он искренне, даже если это и не было правдой.

Право проживания не равняется праву собственности, напомнил он Чарльзу, цитируя профессора, преподававшего у них на первом курсе юридического, и Чарльз подмял его под себя (в тот раз они тоже лежали в постели).

– Ты мне будешь объяснять правовые принципы? – шутливо спросил он. – Это мне-то? Нет, ты и вправду прелесть.

Тебе не понять, все время говорил Чарльз, когда речь заходила и об этом, и о многом другом, и всякий раз в памяти у Дэвида всплывало лицо бабки. Могла бы его бабка сказать, что это не только их дом, но и дом Мэтью и Джейн? Вряд ли. Их дом принадлежал только Бингемам, а стать Бингемом можно было, только родившись им или породнившись с ними.

Разумеется, и Мэтью с Джейн никогда бы не пришло в голову считать дом Бингемов своим, поэтому Дэвид подозревал, что и Адамс чувствует то же самое: это дом Чарльза, и он всегда будет домом Чарльза, и хоть Адамс и часть этого дома, он такая же его часть, как стул или комод – предмет обстановки, у которого нет ни собственных желаний, ни интересов, ни какой-либо самостоятельности.

Адамс, конечно, мог вести себя так, будто это его дом, – вот и сейчас он, полностью игнорируя организатора вечеринки, командует официантами и грузчиками, одних отправляет на кухню, других отсылает двигать мебель в столовой, но хоть его авторитет – свойство отчасти врожденное, оно во многом зависит от того, что здесь он представляет Чарльза, на которого ссылается, правда, только по необходимости, но не сказать чтобы редко.

– Вы ведь знаете, что мистер Гриффит их не любит, – отчитывал он теперь безуспешно пытавшуюся спорить с ним флористку, которая прижимала к груди зеленое пластмассовое ведро с наполовину раскрывшимися белыми лилиями. – Мы с вами это уже обсуждали. Он говорит, что у них похоронный запах.

– Но я же их уже заказала! – (Флористка, чуть не плача.)

– В таком случае предлагаю вам самой связаться с мистером Гриффитом и его переубедить, – сказал Адамс, прекрасно зная, что ничего подобного она не сделает.

И действительно, флористка отвернулась и отошла, бросив своим сотрудникам:

– Лилии на выброс! – И чуть потише: – Мудак.

Дэвид с торжеством глядел ей вслед. Цветами должен был заниматься он. После предыдущей большой вечеринки – вскоре после того, как он перебрался сюда жить, – Дэвид намекнул Чарльзу, что цветы были немного вялые и чересчур сильно пахли: их аромат отвлекал от еды.

– Ты прав, – сказал тогда Чарльз. – В следующий раз за цветы будешь отвечать ты.

Правда?

– Конечно. Откуда мне что знать о цветах? А ты эксперт, – сказал Чарльз и поцеловал его.