До самых до окраин

Следуя нанесенной на карту сетке разрезов, наш пароход двигался по цепочке станций, время от времени меняя курс на девяносто, а то и на сто восемьдесят градусов. Дни и ночи сливались для нас в единый поток, труд чередовался с размеренностью маятника: работа на палубе, затем за столом первичная обработка полученных данных – и снова палуба. Спали урывками и порой за сутки набиралось всего часов пять сна, но нам хватало: соленый океанский воздух волшебным образом восстанавливал силы.

На разных широтах тропический зной сменялся прохладой туманов, безмятежность штилей – плохой погодой. Но в основном Океан был к нам милостив и позволял вовремя и без потерь сбегaть от тайфунов. В этих условиях я оказался впервые и неоценима была твоя опека – поддержка опытного морского волка. Работать под твоим началом было легко. И в памяти так ярко всё сохранилось, будто было это вчера…

И как всё же много взаимосвязанного, похожего в мелочах на нашей замечательной планете. Порой что–нибудь, казалось бы, совершенно далекое, не относящееся к переживаемому моменту неожиданно обнаруживает сходство.

Вот, положим, вы находитесь в иных краях, вдали от тропиков… Пройдите, например, быстрым шагом вдоль весеннего ручья, следя за плывущей щепкой. Если она не отстает от вас – значит плывет она со скоростью… основного океанского потока Куросио. Различие тут лишь в масштабах явления и расстояниях: это мощное течение способно нести на себе огромные суда через весь Великий океан – от Японских островов до берегов Калифорнии (именно так в январе 1960–го, угодив в его поток, была унесена баржа с четырьмя советскими солдатами – о том происшествии тогда узнал весь мир).

В ходе работы, от разреза к разрезу, пополняясь данными наблюдений – в многочисленных таблицах, картах, графиках – постепенно прояснялась картина, вырисовывалось пространственное положение Куросио. Ты с увлечением комментировал полученные результаты и заметил, что само существование этого гигантского природного феномена во многом роднит его с Гольфстримом. А спустя несколько лет на снимке со спутника (в инфракрасном диапазоне теплые воды океана выделяются более темным цветом) мы с тобой во всей красе, с уже знакомыми подробностями, видели эту распространившуюся почти на всё полушарие теплую «реку» со всеми ее рукавами и петлями–завихрениями. Это было потрясающе. Мы оба были во власти чувства, что сам Всевышний мог бы наблюдать таким свое собственное творение.

Не забыть мне, как в начале сентября зацепил–таки нас тайфун одним краем. Пришлось отстаиваться (то есть лежать в дрейфе носом к волне с беспрерывно работающим, вращающим винт, двигателем), держаться на плаву в одном и том же районе, болтаясь на волнах за спасительной спиной скалистого острова. И надо было больше суток, с налитой тяжестью головой, выдерживать пытку однообразной, нудной, выматывающей болтанкой. От скверной погоды и безделья на борту царили всеобщая меланхолия и медвежья спячка, которая, как ни крути, неплохое средство отключения от реальности. Но тебя всё это как будто не касалось. Я позавидовал тогда твоей уравновешенности, отрадно было видеть твое неизменно ровное и благожелательное общение со всеми – от капитана до матроса. Что касается шторма… У тебя был такой вид, будто совсем рядом, за бортом, не беснующийся океан, не бешеный, снасти рвущий ветер, переходящий то на волчий вой, то на поросячий визг, – а так… что–то надоедливое, но не заслуживающее особого внимания.

Но вот тайфун, наконец, ушел, кончилось наше пленение. Совершив переход, поблизости от островов Хотидзе и Кодзима в точке с глубиной 1200 метров, мы выполнили запланированную постановку буйковой станции в самой струе течения – работу далеко не простую: для того чтобы вывесить за борт и опустить на дно чушки–якоря на металлическом тросе с закрепленными на нем приборами и с буем–поплавком на верхнем конце – требовались немалый опыт и сноровка. С начала и до конца – до спуска на воду буя с маячком–мигалкой ты спокойно руководил работой, требующей точного расчета и жестко определенной последовательности. Тяжелые якоря легли на дно, и приборы–самописцы – каждый на своей глубине – начали фиксировать на ленте скорость и направление потока Куросио. Задолго до постановки станции, ты тщательно проверял и настраивал эти хитроумные приборы, возился с ними, как с малыми детьми, прислушиваясь к тиканью (сердцем самописцев были часовые механизмы) – для тебя у каждого из них был свой голос… (и при всем том не забывал готовить себе преемника, поскольку в следующем рейсе я должен был выполнять эту работу). После этого нам предстояло целую неделю лежать в дрейфе поблизости, выполняя с борта круглосуточные, параллельные измерения температуры и солености в русле потока.