Добрая самаритянка

Если не считать того, что бабушка и дедушка умерли от рака, когда я был маленьким, мне повезло дожить до тридцати с небольшим лет практически не получив душевных травм от смерти близких. Теперь я гадал: вдруг костлявая с косой просто тянула время, чтобы нанести наиболее болезненный удар по мне?

Я начал усваивать то, что большинство моих ровесников уже знали: скорбь – самая худшая тюрьма. По сути, это некая разновидность преисподней, где будто бы ты заперт один. То есть ты не один, ведь рядом люди, разделяющие боль. Но это же не их боль, верно? Она – твоя. И тебе в миллион раз хуже, чем кому-либо еще. Иногда мне казалось, что если я протяну руку, то смогу прямо пощупать эту боль.

Я замер в этом состоянии скорби, словно кролик в свете фар, но при этом ощущал себя, точно в преддверии ада, ожидая, пока полиция отдаст тело Шарлотты. Без этого похороны не могли состояться. Я не понимал, чем вызвана такая задержка, – ведь тайна заключалась не в том, как она умерла, а почему. Но, тем не менее, власти обязаны провести вскрытие.

До завершения этой процедуры у меня не было другого выбора, кроме как заполнять время прогулками в парке с Оскаром или бессмысленным сидением у телевизора с бесконечными викторинами, мелодрамами и реалити-шоу. Потом я понимал, что прошел целый вечер, а я даже не заметил, что именно смотрел.

Как-то утром я проснулся в шестом часу и поехал на Нортхэмптонский вокзал. Купил в автомате билет и доехал до станции Юстон в Лондоне. Там сел в подземку и спустя двенадцать станций и одну пересадку вышел у рынка в Шепердс-Буш в западной части города. К девяти часам утра я сидел за пластиковым столиком в людном зале «Макдоналдса» и с третьего этажа смотрел через окно на ряды магазинчиков и прилавков, тянущихся вдоль шумной улицы.

Где-то в этом неопрятном районе стоял такой же неаккуратный дом – первое жилье, снятое с Шарлоттой в столице после выпуска из университета; тогда нам было по двадцати одному. Я вспомнил черные и синие полоски плесени на стенах ванной, и как мы по очереди пытались вывести их противогрибковыми средствами. Стекла в окнах были настолько тонкими, что дребезжали, когда мимо проезжал автобус или грузовик. А бойлер работал так непредсказуемо, что зимой нам иногда приходилось зажигать духовку и открывать все внутренние двери, чтобы в комнаты шло тепло. Но арендная плата была низкой, и хозяин дома попросил вперед только за две недели.

В те времена материальные блага нас не особо волновали. По сути, Шарлотту ничего не волновало, пока мы были счастливы. А мы были счастливы. Да? Или, может, я неправильно воспринимал это? Потому что теперь сомневался во всем. Каждая улыбка на фотографиях, каждая эсэмэска с поцелуйчиком в конце… неужели все это было лишь притворством?

Может быть, даже тогда в душе Шарлотты таилась дремлющая депрессия? Может, она всегда носила это в себе, но лучше маскировала? А потом, когда наступила беременность и гормоны устроили всему организму встряску, болезнь просочилась на поверхность подобно отравляющему газу…

Но какова бы ни была причина, каков бы ни был повод, все это на самом деле не имело значения. Болезнь убила ее – и теперь, похоже, угрожала распространиться на меня. Если я не плакал, то ощущал полное онемение. Если не ощущал онемения, то задыхался. Если не задыхался, то плакал. И так далее, и так далее. Дурная бесконечность.

Я отхлебнул чая с молоком из стаканчика и пластиковой вилкой стал гонять по тарелке маффин и сырники. Не смог съесть больше пары кусочков ни того ни другого.

Собственное отражение в оконном стекле застало меня врасплох. Короткие русые волосы словно полностью лишились объема и плоско лежали на голове, щеки ввалились. Лицо было бледным, глаза – пустыми. Я был среднего роста, пять футов десять дюймов, но сейчас мне казалось, будто я усыхаю с каждым днем. Я был старше Джонни на два года, вдобавок он носил бороду и очки, но, несмотря на это, мы с ним всегда были очень похожи. Однако теперь никто, увидев нас рядом, не сказал бы, что мы братья.

Кто-то из персонала, проходя мимо, задел мое плечо, и я отпрянул так резко, что он обернулся, удивленный моей реакцией, и пробормотал:

– Спокойнее, приятель.

В последнее время слишком многие обнимали меня, пытаясь утешить, и я больше не мог выносить физический контакт. Прикосновения даже самых близких людей обжигали меня, точно капли кислоты.

Я стряхнул недоеденный завтрак с подноса в мусорный контейнер, вышел из кафе и принялся топтаться на автобусной остановке, не зная, куда ехать дальше.

– Боро-маркет, – внезапно выпалил я вслух, ведя пальцем по расписанию автобусов, закрепленному на столбе.

Когда у нас с Шарлоттой было слишком мало денег на развлечения и мы питались дешевыми блюдами, разогреваемыми в микроволновке, все равно каждую неделю старались сэкономить достаточную сумму, чтобы в субботу утром скататься на рынок и побаловать себя свежими продуктами. Нам хватало на обед и ужин – наши единственные здоровые трапезы за неделю. Мы были бедны, но довольны. По крайней мере, я.