Добро пожаловать в город!

«Ну, вот и год в тюрьме», — думал он; покачал головой и все же, сделав над собой усилие, оглянулся, посмотрел на громадное серое здание тюрьмы, где просидел целый год. Но, заворачивая за угол, уже об этом не думал — зачем, если и эта опостылевшая серая громадина, и год, проведенный там, остались позади, за спиной, вне поля зрения. Он бесцельно шел вперед, без всякого интереса разглядывая людей, гуляющих на свободе.

Ему не по нраву пришлись те, с кем он столкнулся в тюрьме. В кино — все по-другому: камеры заселены добрыми, великодушными, беззлобными и безвредными людьми; за год, проведенный за решеткой, ему что-то не подвернулся ни один такой заключенный. С ним сидели только ужасно грубые, крепко сбитые, крупные, отчаянные мужики; им доставляло удовольствие подсыпать ему перец в чашку с кофе, вбивать гвозди острием вверх в его деревянную койку или в момент охватившей их ярости бить его палкой от швабры или помойным ведром. А на прогулках в тюремном дворе, примерно раз в месяц или почаще, появлялся какой-то коротышка с лоснящейся рожей и назойливо нашептывал ему на ухо:

— Расколешься — твоя следующая остановка в Гробленде. Предупреждаю — ради твоей же собственной шкуры!

Почему-то все вокруг были абсолютно уверены, что он располагает секретной, важной, тянущей на «вышку» информацией, — полиция, окружной прокурор, осужденные. Барнум только вздыхал от всех этих воспоминаний, безучастно шагая по улицам, — сколько же здесь людей — свободных, энергичных — и как они суетятся… Он нерешительно остановился на углу: куда идти дальше? Ему, в сущности, все равно — туда ли, сюда: ни одна из этих улиц не приведет его к пристанищу. Нет у него дома, и идти ему, стало быть, некуда. Впервые за сорок три года нет своего, только ему предназначенного приюта, где в шкафу висит его одежда и ждет постель, чтобы поспать. Жена удрала в Сент-Луис с автомобильным механиком и забрала с собой двух их дочурок.

— Теперь могу тебе и признаться! — заявила она ему в комнате для посетителей в тюрьме — он уже просидел три месяца. — Все это тянется довольно давно. А теперь он уезжает в Сент-Луис… Ну, пришло время и тебе узнать. — И поправила маленькую шляпку с какими-то загогулинами (никогда с ней не расставалась) и еще корсет таким жестом, словно он нанес ей страшное оскорбление и поэтому она уезжает теперь от него на запад. Узнал он также, что в типографии, где работал семнадцать лет, появился профсоюз и теперь его рабочее место, и с гораздо большей зарплатой, занял какой-то бородатый румын.

Барнум уныло насвистывал сквозь зубы, вспоминая о зыбких, давно минувших годах, когда вел обычную простую жизнь, приносил каждый вечер детишкам комиксы, дремал после обеда, а жена все жаловалась, недовольная то одним, то другим. То была незамысловатая, незаметная, не запутанная жизнь, — ему тогда не доводилось разговаривать с важными шишками — окружным прокурором, детективами-ирландцами — и никакие мошенники или мелкие торговцы наркотиками не подсыпали ему перец в чашку с кофе.

Все началось год назад, когда он по ошибке свернул на Коламбус-авеню вместо Бродвея: тихо-мирно возвращался себе домой с работы, с тревогой вспоминая, как босс, чем-то рассерженный, весь день ходил взад-вперед по цеху за его спиной, цедя сквозь зубы:

— Нет, этого я не в силах вынести! Всему есть предел! Нет, не в состоянии!

Барнум так и не понял, чего именно не может вынести босс, но все равно эта мысль где-то в подсознании его беспокоила, — вполне вероятно, босс не может вынести его, Барнума… Усталый, шел он домой, думая о том, что его, как всегда, на обед ждет жареная треска и придется провозиться весь вечер с детьми, так как жена посещает какой-то женский клуб, где, по ее словам, берет уроки вязания.

В глубине души чувствовал, конечно, хоть и расплывчато, что вечерок предстоит не из приятных — скучный, бесцельный, как тысячи точно таких же в его жизни.

И вот тогда все и произошло. Какой-то высокий, очень смуглый человек, с засунутыми в карманы руками, торопливо его обогнал. Вдруг из соседнего подъезда выскочил другой, в серой шляпе и в пальто, и схватил первого за плечо.

— А-а, попался, сукин сын! — заорал тот, что в серой шляпе.

Смуглый бросился наутек. Серая шляпа выхватил из-под мышки пистолет и завопил:

— На этот раз не уйдешь, испанец паршивый! — И выстрелил в него четыре раза подряд.

Смуглый медленно, словно скользя, опустился на тротуар, а серая шляпа крикнул:

— Ну что, не нравится?! — И тут он бросил ледяной взгляд на Барнума — тот стоял рядом, разинув рот. — Та-а-ак… — протянул он, грозно зарычал перекошенным ртом и мгновенно исчез.

Барнум, стоя на том же месте, не мог отвести взора от высокого смуглого человека, безмолвно лежавшего на тротуаре, — а он, оказывается, не такой уж высокий… Кровь хлещет из него. Барнум вдруг спохватился и закрыл рот. Словно во сне, неуверенно подошел к упавшему на тротуар человеку: на него уставились остекленевшие глаза мертвеца…

— Послушайте, послушайте, эй, мистер! Что здесь случилось?