Доброе имя

Широков. Рассказал-то я по-честному, да редактор не по-честному к этому отнесся. В общем, сам перестраховался, а меня — поганой метлой, каленым железом, и так далее.

Твердохлебов. Ну, он, — а другие?

Широков. А других я не слышал. Повернулся после его речи и ушел.

Твердохлебов. То есть как это повернулся?

Широков. А так, по-военному, налево — кру-гом!

Твердохлебов. Нет, это не по-военному. По-военному на удар — ударом!

Широков. Черт с ним, все равно теперь мне уже с этим редактором не работать.

Твердохлебов. То есть как это не работать? Хорош бы я был, если б решил, что мне после вашего фельетона со своим директором института не работать. Не может вынести, чтобы я у него кафедрой заведовал, так пусть уходит, я его не держу! Зачем такому спину подставлять? Ну, пускай даже ты виноват, а убивать-то тебя зачем? Для ровного счету, что ли?

Широков(вдруг улыбнувшись). Ничего. На войне не померли, и тут не убьют! (Улегшись на кровать, запевает себе под нос.)

От Москвы до БрестаНет такого места,Где бы не скитались мы в пыли.С лейкой и с блокнотом,А то и с пулеметом,Сквозь огонь и стужу мы прошли!Так выпьем за победу,За свою газету,А не доживем, мой дорогой, —Кто-нибудь услышит,Снимет и напишет,Кто-нибудь помянет нас с тобой…

(Слезает с кровати.) Ничего, как-нибудь переживем!

Твердохлебов. Еще бы нет! Конечно, переживешь! Мне, что ли, за тебя переживать? У меня еще своих переживаний впереди достаточно. На кафедре восстановиться — раз! Андрюшина на чистую воду вывести — два! С директором раз навсегда доругаться, — чтоб туда-сюда не качался, — три! И четвертое дело: надо и вашему редактору объяснить, что хороших людей только дураки до смерти убивают.

Широков. А вот это уж лишнее. С этим я и один разберусь!

Твердохлебов. Один! Тоже сказал — один! Не знаю такого слова и знать не хочу. Меня кое-кто одного хотел оставить — вы не дали! Тебя попробуют — я не дам! На руке (сжимает руку в кулак) и то пять пальцев, а советский человек, если хочешь знать, в конце концов, коли прав, никогда один не останется.

Входит запыхавшаяся Крылова.

Крылова(на ходу). Василий Степанович… (Замечает Твердохлебова, останавливается.)

Широков. Знакомьтесь, Вера Ивановна: товарищ Твердохлебов. (Твердохлебову.) А это Вера Ивановна Крылова — ваш первый защитник у нас в редакции.

Твердохлебов(осторожно пожимая руку Крыловой). Кронид Иванович.

Широков. Или, как его студенты говорят: Гранит Иванович.

Крылова. Наверное, обижаетесь на нашу газету?

Твердохлебов. На людей обижался, а чтобы на всю газету обижаться, — до такой глупости не дошел. Что смотрите на меня? Думаете, такого и защищать не стоило? Он еще и сам других обидит? И неверно думаете! Я на вашу защиту, наоборот, надеялся.

Крылова. На мою?

Твердохлебов. На вашу. Вообще на то, что найдутся люди, которые до правды докопаются. Не один же, думаю, у них там этот Широков, черт его дери! (Улыбнувшись и повернувшись к Широкову.) Это я тогда думал. Теперь-то мы почти что друзья с ним, особенно если воспоминаниями не занимаемся. Очень рассчитывал, что защитите! Большое вам за это спасибо. Громадное. Вы что думаете, хорошо человеку на душе, когда ему надо доказывать, что он не верблюд? Нет на свете ничего тяжелее, чем самому себя защищать. Да и не у всякого плечи дюжие: иного в три дня согнут в три погибели, а потом три года разгибается — разогнуться не может.

Широков(неуверенно посмотрев на Крылову). Присаживайтесь!

Твердохлебов. Да у вас тут и садиться негде. Вижу, вы — хозяин аховый.

Крылова

. Я на минуту… Мне надо обратно на работу…

Твердохлебов(внимательно посмотрев сначала на нее, потом на Широкова). Ну, ладно! Что мне папирос купить надо или что-нибудь в этом духе — не буду изображать, не артист. Я просто у вас во дворе посмотрю, как Димка в футбол гоняет. (Направляется к двери.)

Широков(неуверенно). Да что вы, Кронид Иванович!

Твердохлебов(в дверях Крыловой). Что, правильно поступаю?

Крылова. Правильно.

Твердохлебов. Вот именно. (Уходит.)

Крылова. Почему вы ушли?